Товарищ Павлик. Взлет и падение советского мальчика-героя - Катриона Келли Страница 57

Бледные озера Да таежный лес. От села до города — Как до небес. ... Приоткроешь двери И уже валят Прямо в гости — Звери С выводом зверят. Но зверей зубастей Хищники в лесу.

Особенно ярко описана сцена, где дети проводят агитацию в деревне:

Вешают ребята На тесаный забор Лозунги, плакаты, А на них: — Позор! Каленым позором Скольцован двор. Знают все заборы, Кто у них Вор. Видит Кулуканов — Водят хоровод. И у всех Рука Нацелена. Бьет его, Корежит Их дружный смех. Даже песня Тоже Одна у всех.

Разоблачение Павликом отца происходит, разумеется, самым классическим образом, у всех на глазах: «Дяденька, судите! / Моя речь проста! / Отвечай, родитель!»

Идея «долга прежде семьи» находила поддержку и среди молодых квалифицированных рабочих. Так, члены пионерских и женотрядов при фабрике «Трехгорка» на Красной Пресне, принимавшей в 1937 году делегацию пионеров из Герасимовки и Татьяну Морозову, сохранили верность Павлику, даже когда поддержка культа верховной властью стала ослабевать [186]. Городское население, пережившее голод, не испытывало сострадания к тем, в ком видело причину своих несчастий. Женщина, родившаяся в 1927 году и выросшая в рабочей семье в Свердловске, рассказала:

«Мы верили в это, что действительно так и было… что он кулаков разоблачил, а… книжка была, все ее читали. Павлик Морозов…

Собиратель: И донос на отца… про это тоже знали?

Информант: Да, и все считали, что он правильно поступил.

Соб.: Потому что отец все-таки…

Инф.: Отец был кулак». [187]

В действительности отец Павлика, конечно, не был кулаком, что отражено даже в ранних версиях легенды. Позже, однако, ему приписали этот статус: это упрощало историю и делало поступок сына более объяснимым.

И все же даже для рабочей и крестьянской молодежи Павлик оставался в первую очередь символом самопожертвования и беззаветной преданности делу, а не доносчиком. По мнению одного комсомольского активиста 1930-х годов, чьи воспоминания имеют особую ценность, так как позже он стал политическим ссыльным и потому не был склонен обелять советскую систему, роль доносчика в те времена не казалась привлекательной: «Я не могу вспомнить ни одного примера, когда бы дети, вдохновленные примером Павлика Морозова, донесли на своих родителей, хотя я знаю случаи, когда комсомольцы порывали со своими родителями, не примирившись с их взглядами». Порою молодое поколение отказывалось от своих родителей по соображениям личной выгоды. Так произошло, например, с Александром Твардовским, который стал впоследствии либеральным редактором «Нового мира», напечатавшего в 1962 году «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. В 1930-х Твардовский был честолюбивым молодым поэтом. Когда его отца раскулачили, он пресек все попытки родственников поддерживать с ним связь: «Писать я вам не могу… мне не пишите».

Кроме того, устная история свидетельствует, что обычно от родственников отрекались после того, как их объявляли «врагами народа», а не наоборот. Женщина из свердловской рабочей семьи, очень гордившаяся своим революционным наследием, рассказала мне (сентябрь 2003), как ее дядя, напуганный арестом своего брата (ее отца), не пустил в свой дом мать, племянницу и племянника, когда те в 1938 году зашли за новогодними подарками. Их не пригласили войти в комнату, где стояла елка и сидели гости, а украдкой приняли в коридоре. С другой стороны, та же женщина вспоминала, насколько тщательно следили в рабочих районах города за тем, чтобы случайный соглядатай не донес властям о встрече Нового года с наряженной елкой [188]. При всей приверженности к чистоте революционных нравов люди этого круга не принимали стукачества «извне».

Очень сходный комплекс установок — скорее абстрактное восхищение Павликом, нежели стремление следовать его примеру — прослеживается и в реакциях детей. Начиная с середины 1930-х годов каждый ребенок, прошедший через какую-нибудь образовательную структуру (а таких было подавляющее большинство), знал о Павлике Морозове. Дети с готовностью интериоризировали окружающие их мифы и послушно писали классные сочинения о героях официальной советской пропаганды. В январе 1933 года группа московских одиннадцатилетних школьников с гордостью отрапортовала Надежде Константиновне Крупской о своих успехах в учебе и политической сознательности. В качестве образцов для подражания они называли Павлика Морозова и Колю Мяготина.

«Стали все выписывать газеты “Пионерскую правду” и “Клич пионера”. Стали там все читать. Читали про Павлика Морозова и Колю Мяготина. Прочитали и все классом сказали Анне Семеновне и мы будем такие как они. Если на заводе что увидели там и заявили в пионер отряд или в завком. Мы знаем бабы ругаются в очереди и ругают партейцев, потому что они о партейцев ничего не знают. Есть в партии которые залезли вредить, но за то нельзя ругать всю партию. Мы будем помогать партии, когда узнаем кто вредит из партейцев. Мы теперь все в классе пионеров, и 20 ударников у нас».

Конечно, подобные случаи отражали не столько взгляды самих детей, сколько их представления о том, чего ждут от них авторитетные взрослые. Может быть, учительница Анна Семеновна не диктовала им это письмо и даже не помогала его составить, но результаты ее морально-политического руководства видны в каждой строке. В то же время дети и сами охотно принимали культ Павлика. Об этом свидетельствует, например, нарративная поэма, опубликованная в 1936 году шестнадцатилетним Валей Боровиным. Выросший в отдаленной деревне Вологодской области на севере России, Валя был пламенным пионером. Его поэма изображает Павла, в соответствии с установившейся традицией, бесстрашным борцом с отцовской властью:

Пашка встал и глянул прямо, смело. Подтянулись и его друзья. «Дяденька! Отец мой, — начал Павка, — Помогал проделкам кулака ... И, как пионер, я заявляю: Мой отец — предатель Октября, Чтобы все кулацкие угрозы Не страшили нас бы никогда, Я отцу — предателю колхоза — Требую сурового суда…»

Важно, что в изложении Боровина образ Павлика несколько отличается от обычного картонного святого. Хотя Павлик и нарисован «отличником», говорится также, что «не раз он многих выручал». Имеется в виду, что Павлик часто подсказывал своим не подготовившим домашнего задания одноклассникам. Подсказки, несмотря на запрет, были в советских школах повальными и вызывали разноречивые комментарии в пионерской печати. Взрослый автор, тем не менее, никогда не представил бы Павлика соучастником обмана. Выдумка Боровина показывает, что Павлик выглядел в его глазах живой и вызывающей симпатию личностью [189].