Красавица и чудовище - Татьяна Тарасова Страница 57

Дни страшных предательств. Люди хотели только денег и не желали понимать, что жизнь сразу не кончается и не надо ее торопить. Сеня мне кричал: «Где же твои хваленые ученики? Где наш прославленный театр? Они его бросают так, будто в нем не выросли, будто никогда в нем не работали». В любом доме может быть много денег, а семья живет плохо, бывает и наоборот — денег мало, но семья дружная. Если, конечно, это настоящая семья. Во многом благодаря нашим усилиям мои артисты стали людьми, прямо скажем, не бедными. У всех квартиры, у всех дачи, у кого-то даже дети учились за границей. Но они не захотели со мной вместе пережить неудачу и при первых же трудностях запсиховали. Повторяю, скорее всего, оттого, что не знали провалов. Наше дело со дня основания шло только вверх. При первых же трудностях меня оставили почти все «ветераны». Люди уходили прямо во время тура. Они требовали прежних условий, лишь при их выполнении соглашались остаться. Уехала и я, так как занимала номер в гостинице, а это дорогое удовольствие. Пришлось отказаться и от своей зарплаты. Я пережила безобразную сцену, когда ко мне пришла выяснять отношения вся группа моих мальчишек: Марат, Саша Свиньин… Они спрашивают, почему вы такого-то отправляете в Москву. Я им отвечаю: «Вот деньги, которыми мы располагаем. Надо терпеть, если мы хотим выжить. А иначе можно закрыть тур хоть сейчас». Возможно, именно это решение и было правильным, справедливости ради замечу, что о нем мне без конца твердил Могилевский. Он утром и вечером говорил, что тур пора закрыть и в ту же секунду отправить всех домой. Возможно, случись такое, я бы сохранила труппу. Но я пойти на такие кардинальные меры не смогла — и стали уходить те, кто до этого еще колебался.

Почему я не смогла закрыть тур? Из-за малодушия. Я считала, что ребята должны работать и зарабатывать деньги, я их жалела, и эта жалость заставила меня сделать очень большую ошибку. Но я так хотела, чтобы они катались. А не прояви я слабости, работа нашлась бы через полгода в Америке или в другом месте, театр уже раскручен, предложения так или иначе стали бы к нам поступать.

Володя Ульянов довел тур до конца, в труппе оставалось то ли девять, то ли одиннадцать человек, и этой группе выпало заканчивать весь этот ужас. Спектакль переделали, сократили, но, что самое интересное, он продолжал идти с неизменным успехом. Стали собираться полные залы. Только высочайший профессионализм Ульянова мог сотворить такое чудо. Не могу сказать, что толпами, но зритель повалил, и тур далеко не бесславно доехал до конца. Ребят, которые остались, хочу назвать поименно: Леня Казнаков, Юра Цимбалюк, Виолетта Андреева, Ольга Воложинская, Инна Волянская, Леша Тихонов, Илона Мельниченко, Артем Торгашев. Меня бросила моя чуть ли не первая ученица Таня Войтюк — мне трудно говорить о ней и о ее муже Славе. Они меня попросту использовали, подписывая контракт с моими недругами. Я моталась в Москву — их ребенка выгнали из хореографического училища, и я пыталась вернуть его обратно. Подобное мне претит, ведь я сама педагог. Но все же поехала посмотреть этого мальчика, помочь. Пока я в Москве занималась его устройством, они оба в тот же момент слиняли, как только узнали, что с мальчиком все в порядке. Страшное предательство, как же после этого жить…

Но, с другой стороны, я от театра освободилась. Я уже не могла ехать в Англию. Измена людей, которых поднимала с детства, оказалась последней каплей. Чаша переполнилась. Я сидела в Москве, плакать я долго не умею, начала ходить к Кулику на тренировки, стала серьезно с Ильей работать. Там продолжались гастроли. Ни один человек уже не мог влиться в труппу, чтобы его туда отправить, нужны деньги, а их не было. Я осталась на этот год без зарплаты, потому что всю ее отдала артистам. А они приходили ко мне выяснять, почему им придется меньше получать? В тот день я пыталась им объяснить: «Никто из вас, из тех, кто проработал со мной двенадцать лет в театре, не задумывался, как живу я. Почему вы не спрашиваете: а сколько зарабатываете вы, Татьяна Анатольевна? Почему вы считаете нормой, что я весь свой гонорар, абсолютно весь, отдала вам, а вы еще что-то требуете? Почему никто не скажет: «Татьяна Анатольевна, мы остались ради вас, мы работаем ради будущего нашего театра»… С них сняли всего-то 100 фунтов в неделю, приблизительно десять фунтов за концерт. По сравнению с общей суммой — это сущий мизер. Я сказала: «Никто из вас не спросит, как же я, создав такой тяжелый спектакль, осталась вообще без зарплаты?», а не спросит оттого, что я о вас всегда заботилась больше, чем о себе. Вы видите, в каком я состоянии, но вам это безразлично. Вон отсюда!»

На этом, в принципе, и был закончен тур. Поехал к ним на переговоры Семен, а в день его приезда ушли из труппы Ира Жук, Олег Петров и Саша Свиньин. В день приезда директора, чтобы с ним не встречаться, эта тройка уехала. Якобы те, с кем они подписали контракт, требовали, чтобы они уехали с нашего тура. Что они без зазрения совести и сделали. От них требовалась подлость, полагалось уехать так, чтобы гастроли закрылись. Но коллектив получился настолько профессиональный, что смог дотянуть тур. Володе Ульянову низкий-низкий поклон.

Я уже сижу с Куликом в Америке, а театр дорабатывает в Англии гастроли. Я думала, этот спектакль пройдет, я вернусь в Москву дней на двадцать и начну новое дело с новой труппой. Но они продолжали звонить и звонить, прощаться и прощаться. Со мной случилась страшная истерика, не понимаю, как вообще жива осталась. Одна мысль: какой ужас, как же я напугала этого мальчика, который только-только начал со мной тренироваться. Ему вообще не полагается знать моих душевных переживаний. Я одного только боялась: в Америке, без машины, сижу в номере, языка нормально не знаю, если со мной что-то случится, никто не поможет, а я чувствую, что сейчас у меня разорвется сердце. Позвонили Жук с Петровым, а я, уже не веря ни во что, но по-прежнему любя их, говорила им: «Уходите». Звонили Леонова с Хвалько — пара, которую я лично сделала, — с благодарностью: «Вы наш единственный любимый тренер, но мы переходим в «Дисней он айс». Они уходили туда, где им лучше. «Ребята, — только просила я, — доработайте до конца». Объявился в Англии Вова Боголюбов и стал переманивать к «Диснею» оставшихся артистов, материал же хороший.

У них у самих началась внутренняя борьба: одни в Англии призывают работать, другие у «Диснея», но и первые и вторые — фигуристы, которым я продлила жизнь на льду, артисты моего театра. Условия, что ставил «Дисней», и те, что выдвигали англичане, выглядели одинаково: работать у нас вы будете через три-четыре месяца, но у Тарасовой закончить вам нужно сейчас. Важно было одно — уничтожить «Все звезды». На мировом шоу-рынке появился ненужный сильный конкурент, да еще из России.

С каждым звонком пропадала надежда, что мой театр сохранится, что у него будет новая жизнь. Так продолжалось, наверное, полдня, и когда я была уже совершенно доведена до отчаяния, то допустила слабость: я им всем перезвонила, сказала, что мы выживем, что у нас впереди замечательные гастроли, но уже никто мне не поверил. Они ведь и звонили для того, чтобы продемонстрировать свое недоверие мне. Могилевского рядом не было, он организовывал декорации для следующих гастролей. Когда пришла в себя, позвонила Володе Ульянову, сказала и ему, что мы выживем, я сделаю спектакль в любом составе. Я осталась с тем, с чего начинала двенадцать лет назад — с несколькими фигуристами. Они закончили турне в Англии и уехали в отпуск. И в тот день, когда произошел весь этот ужас и я боялась, что напугаю Илюшу своим видом, я села в гостинице писать письмо. Мы жили с ним в гостинице, еще не сняли крошечные апартаменты. Я пошла вниз — каток располагался на верху холма — и у себя в номере обратилась к своим артистам, хотя я никогда в жизни писем не писала. Я вспоминала в нем все наши радости и горести со дня основания театра. Письмо до сих пор лежит в Америке, я не отправила его в театр, потому что закончила его так: «Я пишу вам тогда, когда вы уже ушли из моей жизни и некому читать это письмо». Я написала не меньше тридцати страниц. То было, конечно, не письмо, то был крик моей души. Полагалось как-то успокоиться, как-то избавить себя от страданий. Я выплеснула все на бумагу в гостиничном номере, чтобы вечером пойти на тренировку к мальчику Илюше. И чтобы он не понял, как я страдаю.