Истоки контркультуры - Теодор Рошак Страница 57

Ответ таков: совместно с теми, кого любите и уважаете, вы создаете коммуну, где будет прочная дружба, дети и, со взаимной помощью, трехразовое питание, на которое удастся наскрести достойным и приятным трудом. Никто точно не знает, как это делается, а надежных моделей очень мало. Старые радикалы не помогут: они говорят о социализации всей экономики, основании новых партий или укреплении профсоюзов, но только не о создании коммун.

Стало быть, импровизируйте с немногими существующими образцами, как то: индейские племена, опыт утопистов, диггеры XVII века, французские рабочие коммуны, израильские кибуцы, общины хуттеритов… Возможно, ни одна модель не сработает, но куда еще обращаться и где еще высматривать начало честной революции, кроме как в таких «предреволюционных структурных образованиях», как называл их Бубер? [209]

Среди всех срочных задач, которые необходимо решить в ближайшие пару месяцев, эту надо решать через двадцать дней: молодые, которые ожидают от жизни больше, чем взрослые, и более чутки и нетерпимы к коррупции, должны найти свой образ жизни, в котором сохранятся их стремления и не притупится чувствительность. Если у контркультуры есть будущее, в котором выживет лучшее, что в ней есть, то трогательные лихорадочные эксперименты по созданию коммун просто обречены на успех. А кто, кроме Гудмена, предложит столько помощи в этом направлении?

Из «Довольствуясь малым»: мужчина думает о расстроенном юноше, которого любит.

«…Для него и не только для него в нашем обществе Выхода Нет. Когда он задал абсолютно уместный вопрос, пятнадцать ученых за столом не нашлись с ответом. Однако в своей находчивости он угадал до боли американский ответ: сделай сам. Если для тебя нет общества, молодой человек, создай его сам».

Если предыдущие главы выполнили свое назначение, вы теперь знаете, как ведущие наставники молодежной контркультуры с разных точек зрения подвергали сомнению обоснованность традиционного научного мировоззрения, создавая этим условия для подрыва основ технократии. Цель заключительных глав резюмировать и, надеюсь, придать какую-то обстоятельность зачаткам критики доминирующей культуры в надежде, что высказанные здесь мысли помогут усилить наиболее перспективные элементы молодежного диссидентского движения наших дней.

Если и есть одна особенно удивительная характеристика нового радикализма, который мы анализируем, то это пропасть между ним и радикализмом предыдущих поколений в научно-технической сфере. Для старых коллективистских идеологий, которым вручали готовыми и полезность промышленной экспансии, и классового врага-капиталиста, связь между тоталитарным контролем и наукой неочевидна. Наука почти всегда рассматривается как безусловное благо для общества, потому что в массовом понимании (которое, кстати, редко бывает отчетливым) она тесно связана с техническим прогрессом, гарантией безопасности и изобилия. Даже лучшие социальные критики не могли предвидеть, что обезличенные масштабные социальные процессы, которые технический прогресс запустил в экономике, политике, образовании и других сферах жизни, создадут новые специфические проблемы. Когда общество вдруг оказывается втянутым в гаргантюанский промышленный аппарат, который чуть ли не обожествляют и при этом его не понимают, ему, обществу, волей-неволей приходится слушать экспертов или того, у кого есть эксперты: ведь только они знают, как не дать опустеть исполинскому рогу изобилия.

Большой централизованный бизнес порождает режим экспертов вне зависимости от того, опирается система на приватизированную или социализированную экономику. Даже в демократическом социализме с его упрямым акцентом на рабочий контроль пока еще не поняли, как демократически управляемые единицы индустриальной экономики автоматически создадут систему без координации экспертов. Одновременно иронично и зловеще слышать, как французские голлисты и лейбористы Вильсона в Великобритании – правительства, которые жестко ставят приоритетной задачей элитарный менеджеризм, – поднимают вопрос об увеличении «участия» рабочих в производстве. Безусловно, ошибкой будет считать, что технократия не может найти способов задобрить и объединить рабочих без нарушения плавности сверхмасштабных социальных процессов. Участие, или сотрудничество, легко могло бы стать словом-кумиром для наших официальных политиков на следующее десятилетие, но относится оно к тому сорту «ответственного» сотрудничества, которое способствует росту технократии. Мы отлично помним, что одним из самых больших секретов эффективной работы концентрационного лагеря при нацистах была вербовка узников для «сотрудничества».

Именно по этой причине контркультура, которая опирается на глубоко персоналистское чувство сообщества, а не на техническо-промышленные ценности, по своей природе больше является радикальной критикой технократии, чем любые традиционные идеологии. Начав с восприятия личности на всю глубину психоанализа, человек быстро приходит к неприятию многих из еще не обсуждавшихся нами ценностей индустриализации, и вскоре начинает говорить о «стандартах жизни», которые шире высокой продуктивности, эффективности, полной занятости и этики работы и потребления. Качество, а не количество становится эталоном социальных ценностей.

Критика заходит еще дальше, когда контркультура поднимает тему неинтеллектуального сознания. В процессе этого могут возникать вопросы, которые еще больнее бьют по технократическим аксиомам: ведь если технократия зависит от уважения общества к экспертам, для нее реальность, основанная на технических экспертах, – это вопрос жизни и смерти. Но кто такие технические эксперты? По каким критериям можно назвать кого-то экспертом?

Если нам хватит глупости согласиться, что технические эксперты – это люди, чья роль узаконена тем фактом, что без них технократическая система разойдется по швам и развалится, тогда, конечно, статус-кво технократии выдает собственное внутренне обоснование: технократия узаконена, потому что ее одобряют эксперты; эксперты узаконены, потому что без них не может быть технократии. С такими закольцованными силлогизмами сталкиваются студенческие выступления против наличия администрации в университетах. Студентам обязательно задают риторический вопрос: а кто будет распределять аудитории, вести регистрацию, утверждать требования к учебному курсу, координировать кафедры, поддерживать порядок на паркингах и в общежитиях, приучать студентов к дисциплине, если не администрация? Разве крупный университет не погрузится в хаос, если уволить администрацию? Постепенно до студентов доходит ответ: да, университет существовать перестанет, но образование продолжится. Почему? Потому что администрация не имеет отношения к собственно образованию; их роль как экспертов заключается в иллюзорной кипучей деятельности, обусловленной сложностью административной системы. Университет порождает администраторов, а они, в свою очередь, расширяют университет, чтобы создать больше мест для новых администраторов. Выбраться из этого беличьего колеса можно, лишь копнув поглубже коренное значение образования.

Та же радикальная логика действует, если, сталкиваясь с технократией, мы попробуем отыскать несколько более широкую концепцию понятия технических экспертов, чем устрашающий трюизм «эксперты – это те, в отсутствие которых технократия рухнет».