Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной - Любовь Виноградова Страница 58

Показав на «длинный ряд аккуратно застеленных матрацев», Баранов пригласил Лавриненкова с товарищами устраиваться, где кому удобно. Крымский татарин Амет-Хан, «невысокого роста, чуть сутулящийся, коренастый, подвижный, с черными вьющимися волосами», [302]общительный и остроумный, не мог не отреагировать на присутствие девушек-летчиц. Он сразу же бросил свой чемоданчик на матрас рядом с тем, на котором сидели Лиля и Катя. Лавриненков и Борисов решили расположиться рядом с ним. Однако, к их разочарованию, Баранов тут же вызвал девушек к себе, чтобы поговорить с ними и познакомить с Шестаковым. Лавриненкову тоже предстояло познакомиться с новым командиром.

По популярности среди личного состава полка Льва Шестакова в 6-й гвардейской истребительной авиадивизии можно было сравнить только с Николаем Барановым: только их двоих во всей дивизии летчики и техники за глаза называли «Батей» — в этом прозвище на фронте выражалась высшая степень уважения, преданности и любви. Однако в одинаковое прозвище для этих двух командиров вкладывалось разное: по характеру они были совсем не похожи, хотя оба были отличными летчиками. В то время как Баранов, если бы не его страсть к вечеринкам и прекрасному полу, являлся практически идеальным командиром и обладал добрым и щедрым характером, Лев Шестаков был горяч, вспыльчив, часто чрезмерно жёсток, в запале нередко несправедлив. [303]Когда он, стоя вместе с Борисом Ереминым на аэродроме, впадал в страшный гнев, стоило кому-то сесть «с промазом», Еремин пытался его урезонить: «Да брось ты беситься!» — «Нет! — отвечал Шестаков в ярости. — Раз в группу особую попал, значит, садиться должен отлично!» [304]Это было, по мнению Еремина, в целом правильно, но Шестаков иногда хватал через край. Однажды, когда летчик Пишкан, имевший уже не одну воздушную победу, не смог сбить бомбардировщик, который фактически уже был у него в руках, Шестаков в ярости потребовал: «Вон из полка!» Пишкана тогда взял к себе Николай Баранов, «уважавший его как очень хорошего летчика». [305]

Шестаков навел строгий порядок в своем полку. В первый вечер, придя в столовую, Володя Лавриненков и его товарищи расселись за столом, удивляясь, почему официантки не торопятся их обслуживать. [306]Наконец кто-то им шепнул, что летчики 9-го полка никогда не приступают к еде, пока в столовой не появится командир. Шестаков «был всего лишь единожды герой, но и дважды герои не начинали обедать, даже сидя за столом, до появления командира полка». Шестаков заходил в столовую, и все вставали. Только после приветствия и разбора полетов можно было приступить к еде. Гордясь своим командиром, личный состав полка гордился и этим строгим порядком. Он сохранился, когда Шестакова в полку уже не было.

Строгий Шестаков был, пожалуй, единственным из летчиков полка, кто не заглядывался на Лилю Литвяк. За три недели, проведенные в степном поселке, зеленоглазая Лиля стала для всех летчиков «идеалом женственности и обаяния». [307]Много ли было в советских ВВС боевых летчиков-истребителей, у которых под шинелью скрывался «голубенький или зелененький шарфик», [308]сделанный из парашютного шелка и собственноручно бог знает чем выкрашенный? Многие ли советские истребители высветляли и подкручивали себе волосы? И Володя Лавриненков, и другие парни то и дело напевали ей популярную в народе песню: «Посмотрела — как будто рублем подарила, посмотрела — как будто огнем обожгла». Лиля нравилась им всем еще и сдержанностью, тем, что никому не отдавала предпочтения и общалась со всеми одинаково: смело, весело, по-дружески. Даже чрезмерно бдительной Беляевой было не в чем ее упрекнуть. А девчонкам-техникам от командира звена доставалось: стоило только заговорить с кем-то из летчиков, как Беляева тут как тут. Валя Краснощекова испытала на себе гнев командира из-за летчика Васи Серогодского. «Валь, посиди на плоскости, пока ракету не дадут», — вечно просил он (Валя обслуживала в числе других и его самолет), и Валя чувствовала, что он просит ее посидеть с ним не просто для того, чтобы скоротать время в ожидании вылета. Вася Серогодский, постарше ее всего на пару лет, был уже Герой Советского Союза, да еще «строен, красив, тонок», с выразительным лицом. Вале Краснощековой он не особенно нравился: простой рабочий парень, разговаривать неинтересно. Однако к боевым летчикам у техников было какое-то особое отношение: «и зависть, и жалость, и нежность», [309]и гордость за них, и тревога. Вылет, перед которым парень просил девушку-техника посидеть на крыле, мог стать последним. И Валя, присев на плоскость, пока Серогодский ждал вылета, болтала с ним о том и о сем. Серогодский расспрашивал — кто она, откуда, почему такая начитанная. В один прекрасный день вмешалась Беляева. «Если я тебя еще раз увижу с Серогодским…» — пригрозила она, как всегда не слушая оправданий; бесполезно было напоминать, что вообще-то Валя обслуживает этот самолет. Как видно, Беляева пригрозила и Серогодскому: посидеть на крыле он теперь не приглашал, но как-то, когда Валя шла мимо, сказал ей: «Валь, я сейчас лечу, и вылет посвящаю тебе». Валя потом часто это вспоминала, потому что Серогодский вскоре погиб, став очередной небоевой потерей своего полка — таких тоже было немало.

Погиб Вася Серогодский глупо. Прилетев вместе с Володей Лавриненковым на По–2 в тыловое село забрать отремонтированный Як, Серогодский решил сразу же облетать машину. Они вместе на земле осмотрели самолет и опробовали мотор. Вспоминая, что произошло потом, Лавриненков никак не мог понять, как «летчик-фронтовик, прошедший ад обороны Одессы и Сталинграда, мог, пилотируя над тихим тыловым селом, потерять чувство расстояния и, выполняя на малой высоте фигуру высшего пилотажа, врезаться в землю». [310]Но летчику было всего двадцать три года — возраст, когда хочется рисковать. Часто случалось, что, выйдя невредимым из опаснейших ситуаций, молодой летчик терял чувство опасности. Говорили, что пилотаж на такой малой высоте Серогодский стал выполнять, чтобы «выпендриться» перед какой-то местной девушкой, которая смотрела на него с земли. Глупая, обидная смерть. Похоронив друга, Лавриненков в подавленном настроении вернулся на свой аэродром все на том же По–2: Як не подлежал ремонту.

«Девчонки, фотографироваться!» — раздавался полуприказ-полуприглашение, и все, кто был в этот момент у самолетов, весело бежали строиться. [311]9-й полк все еще тренировался в Житкуре, но в него уже зачастили корреспонденты: еще бы, здесь столько героев. Девушек-техников, а особенно девушек-летчиц — такую диковину — приезжавшие корреспонденты непременно фотографировали. К радости корреспондентов, летчицы, в отличие от летчиков, не возражали.