Двенадцать минут любви - Капка Кассабова Страница 58

Мы все, так или иначе, продаем кусочек души, лишь бы продолжался карнавал.

Не желая предаваться мрачным мыслям (не для этого же я приехала в Буэнос-Айрес), я отправляюсь встретиться с Рупертом Ньютоном из Нью-Йорка и его новой аргентинской женой. Она довольно высокая и тем не менее доходит своему супругу только до шеи. Их межнациональный и межконтинентальный брак кажется счастливым. Ее английский примитивен, но гораздо лучше, чем его испанский.

— Как вы понимаете друг друга?

— Танго, разумеется, — улыбается он.

Но поговорить нам не удается, меня приглашает на танец мужчина со знакомым лицом.

— Гильермо!

— Ах, моя дорогая Капка!

Мы обнимаемся, как старые друзья. Боже мой, так мы и есть друзья. И вот мы танцуем, преодолевая некоторые сложности, ведь, если вы помните, он — самоучка. Но я рада видеть его вновь. На следующий день мы встречаемся в его мастерской.

Ла Бока мокнет под дождем, из ресторанов доносятся звуки танго. Молодая пара в красно-черном исполняет китч на маленькой уличной платформе. Внутри каждого кафе — такие же пары с застывшими лицами и те же безвкусные танцы.

Гильермо вытирает руки холстиной.

— Дорогая моя бывшая и будущая подруга! — воскликнул он.

— Почему ты так говоришь? — мне уже весело.

— Потому что таков ход вещей. Вот, например, — он достает поэтический сборник с оформленной им обложкой: это танцующая пара. — Я со своей будущей бывшей женой.

— Какой ужасный взгляд на вещи!

Некоторые с годами становятся все эксцентричнее.

— Дорогая Капка, присаживайся, скоро будет чай. Ужасно слышать такие вещи, только если не готов к ним. Но против правды не попрешь. А теперь рассказывай обо всем.

Выкладываю все как на духу.

— Гильермо, ну как получается, что с одним и тем же человеком можно побывать и на небесах, и в аду? Где же истина?

— И там и там одновременно. Вот почему танго так фатально. Ведь оно — воплощение парадокса человека. А еще танго — один из немногих способов, которыми мужчина с проблемами и без власти может обратить на себя женское внимание. Так было, для этого танец и придумали — и так до сих пор. Смейся-смейся, сама знаешь, кто прав.

— Ты по-прежнему пишешь свои картины ступнями?

— Нет, теперь я разрисовываю тела. Скоропортящееся искусство. Видишь ли, каждый хочет оставить след. Каждый любовник мечтает остаться в памяти лучшим и самым значимым, даже если знает, что завтра все закончится. Одного танца мне мало, пора отстраниться от танцпола и делать что-то более долговечное.

В его словах тоже парадокс: разве не он минуту назад заявил, что роспись тел — скоропортящееся искусство, то есть такое же, как и танго? Хотя, возможно, парадокс — часть его художественного видения. А может, только то, что преходяще, по-настоящему долговечно? И тогда мы снова подходим к неосязаемой сути танго.

Гильермо провожает меня до автобусной остановки, на прощанье мы обнимаемся под моросящим дождем.

— В Ла Боке тебя всегда ждет дом. И помни: не танцевать все время — совершенно нормально, танго — не просто движение, а состояние человека. Для того, кто его любит, оно как искусство для художника: способ соединить прошлое и будущее. Да ты, моя дорогая, уже знаешь о танго все, что нужно для того, чтобы идти вперед.

— Да, — всхлипываю я, расчувствовавшись.

Знаю ли?

Уже из автобуса я машу рукой вслед его удаляющейся фигуре.

И снова Salon Caning (сегодня пятница). Выступает пара: маленький жизнерадостный парень с лицом Квазимодо и платиновая блондинка. Из-за безумной скорости их движений сложно разобрать, что они делают, но выглядят они, как бесполые андроиды. Открытое объятие распахнуто, словно бездна. Они держатся на расстоянии вытянутой руки, но у них нет зрительного контакта.

— Идеальная во всех отношениях пара. Только мертвая, — говорит Дарио, развалившись в кресле, пока остальные встают на стулья и тянут шеи, желая разглядеть выступающих.

Но отвлечемся от нашего пуризма и посмотрим на тех, кто этой ночью танцует в Villa Malcolm на практике Tangocool.

На танцполе пятьдесят пар моложе сорока пяти лет. Это по-настоящему красивые люди. Но если приглядеться, понятно, почему. Дело не в их физическом совершенстве. Отнюдь. Взять хотя бы дам с длинными итальянскими носами или низкорослых мужчин величиной не больше иных носов. Нет, дело в том, как они двигаются.

Впервые за десять лет в танго я отчетливо вижу, насколько движения аргентинских танцоров отличаются от наших. Описать их пластику можно одним словом — «кошачья». Смуглостью, быстротой, гладкостью и округлостью партнеры напоминают Марадону. Гибкость тел, грациозность и выворотность ног партнерш наводит на мысль о картинах Боттичелли. Глядя на пары — будь то закрытое или открытое объятие, — чувствуешь, как на глаза наворачиваются слезы. Ты словно смотришь на галактику Пьяццоллы, где душа и тело человека достигли абсолюта.

Многие из профессиональных танцоров происходят из низов. Борхеса они не читают, по психотерапевтам не ходят, и хотя выглядят, как хрупкие звезды на танго-небосклоне, на деле являются солью танго-земли. Танго в них живет как искусство, а не как спорт или шоу. Это не Европа и не Америка. Нужно увидеть, как они двигаются, чтобы понять разницу. Она почти неосязаема. Потому что она в их крови — крови итальянских эмигрантов, обездоленных гаучо, черных рабов, футболистов, пьяных пайадоров, девушек из кабаре, отчаявшихся женщин. Сегодняшние звезды танго — дети вчерашних аутсайдеров. La revancha del tango! Да здравствует реванш танго!

— Танцуете?

Да. Тем более что это милонга Niño Bien, а предложение исходит от человека со знакомым загорелым лицом с перечного цвета бородой и в твидовом пиджаке. Он снимает очки и убирает их в карман.

— Мы встречались два года назад, — узнаю я художника-пейзажиста.

— А-а, — сдержанно улыбается он. — Возможно.

Явно не помнит, но ведет в той же интимной манере, как тогда. Я закрываю глаза, мечтая навсегда запечатлеть этот миг в своей голове.

— Я помню вас, — улыбается он после первой песни. — Вы писательница. Из Болгарии.

— Я думала, вы меня не узнали!

— Вспомнил в танце. Ведь у тела есть память. Это величайший дар танго.

— Спасибо. До следующей встречи, — говорит он под конец, и у меня возникает странное чувство, будто я его давно и хорошо знаю, хотя на самом деле понятия не имею, где тот живет, женат ли, холост или вдовец, на что похожа его живопись. Даже имени его не знаю.

— А я вообще ничьих имен не знаю, — заявляет Дарио в ответ на мои рассуждения. — Я сюда прихожу не связи налаживать, а танцевать, и как кого зовут, совершенно неважно.