Семейные драмы российских монархов - Александр Музафаров Страница 58

Фон Пален и де Рибас, что называется, одного поля ягоды, поэтому неудивительно, что они без труда нашли общий язык. Возможно, они были знакомы и прежде. Адмирал и наладил контакт между вице-канцлером и военным губернатором столицы.

К моменту организации третьего заговора относятся и первые дошедшие до нас сведения об установлении связи между заговорщиками и наследником престола цесаревичем Александром Павловичем.

Для понимания дальнейших событий скажем несколько слов о личности великого князя. Вслед за Н.К. Шильдером историки и биографы указывают, что его необычное семейное положение — между родителями и бабушкой — воспитало в наследнике скрытность и лицедейские качества. Однако младший брат Александра великий князь Константин, находившийся в точно таких же условиях, никакой ловкости в общении с людьми не приобрёл, а превратился в законченного неврастеника.

По-видимому, дело заключалось не в особенностях воспитания, а во врождённом таланте будущего императора. Александр Павлович был прирождённый дипломат. Случай уникальный среди держателей престола российского. Безусловно, дипломатия наравне с военным делом всегда относилась к приоритетным занятиям государей, но никогда за всю историю нашей страны её не возглавлял человек, столь преуспевший в этой области. Задатки дипломата проявились у юного Александра уже в детстве. «Я ещё не видела мальчугана, который так любил бы расспрашивать, так был бы любопытен, жаден на знания, как этот. Он очень хорошо понимает по-немецки и ещё более по-французски и по-английски; кроме того, он болтает как попугай, любит рассказывать, вести разговор, а если ему начнут рассказывать, то весь обращается в слух и внимание. У него прекрасная память и его не проведёшь» — так описывала четырёхлетнего внука Екатерина II в письме одному из своих корреспондентов.

Как и подобает настоящему дипломату, Александр великолепно владел собой, мастерски скрывал свои настоящие чувства и умело изображал то, что хотел изобразить. Наполеон, почувствовавший силу русского императора на шахматной доске европейской дипломатии, дал ему прозвище Северный Тальма {39}, в русской исторической литературе и публицистике большую популярность получила фраза Петра Вяземского: «Сфинкс, неразгаданный до гроба». Таким он был для всех, человеком-загадкой. Никто, за исключением, быть может, супруги — императрицы Елизаветы Алексеевны, не мог быть уверенным в том, что знает истинные мысли и чувства государя.

Учитывая это обстоятельство, будет очень сложно разобраться в отношениях между наследником престола и заговорщиками. В отличие от Зубовых, Пален и Панин по совету де Рибаса попытались наладить отношения с Александром Павловичем и даже вовлечь его в заговор. С одной стороны, для заговорщиков это был колоссальный риск: поступи наследник так, как поступал в своё время его отец, участники заговора, поплатились бы головами. С другой — возможно ли держать в неведении человека, в пользу которого организуется государственный переворот. И всё же заговорщики решились. Кто из них первым заговорил об этом с Александром, сказать сложно. Есть сведения, что граф Панин встречался с наследником в бане Зимнего дворца в самом начале 1800 года. По другой информации, первым этот вопрос обсудил Пален, который почти ежедневно виделся с цесаревичем по делам службы.

Как сообщают мемуаристы, а вслед за ними и историки, великий князь долго колебался. По некоторым сведениям, целых полгода, прежде чем дал согласие на реализацию плана заговорщиков. На самом деле никаких колебаний не было. Если бы Александр принципиально отвергал саму возможность заговора в свою пользу, он в тот же день выдал заговорщиков отцу, и дело бы на этом кончилось. Сложно представить, что великий князь полгода размышляет, сообщить отцу о заговоре или нет. При этом по действовавшим в России законам недонесение о заговоре против особы государя императора приравнивалось по степени ответственности к соучастию в заговоре. Уже сам факт того, что цесаревич знал о заговоре и не донёс, юридически делает его заговорщиком. Свой выбор Александр Павлович сделал практически сразу. Об этом говорит также и то, что заговорщики, не дожидаясь ответа наследника, деятельно приступили к подготовке заговора.

Император Павел опасался государственного переворота. Проанализировав опыт событий 1725, 1740, 1741 и 1762 годов, он сделал то, о чём подумывал ещё его отец, — реформировал российскую гвардию. Во-первых, состав гвардии был расширен — добавились Лейб-гвардии егерский батальон, полки — Лейб-гвардии гусарский и Лейб-гвардии казачий. Во-вторых, была пересмотрена заложенная ещё Петром Великим роль гвардии как кузницы офицерских кадров для армии. Павел прекратил практику записи дворян рядовыми в полки с младенческого возраста, место молодых представителей благородного сословия заняли обычные, хотя и наиболее тщательно отобранные рекруты. Гвардия перестала быть дворянской корпорацией, а стала тем, чем и должна была быть изначально, — отборными воинскими частями.

В популярной литературе часто пишут о многочисленных трудностях, которые доставило солдатам внедрение павловских новшеств в обмундировании и строевой подготовке. Но при этом обычно умалчивают, что одновременно был наведён жёсткий порядок в вопросах снабжения, питания и обмундирования. Как это ни парадоксально звучит на первый взгляд, но для солдат служба в павловское время была легче и спокойнее, нежели в предшествующее екатерининское и последующее александровское. Солдаты гвардии любили императора и были ему преданы.

Совсем другое дело офицеры. Для них, избалованных в предыдущее царствование не слишком обременительным несением службы, новые порядки оказались сродни стихийному бедствию. Один из офицеров описал произошедшую перемену в остроумных стихах:

Потом публицисты будут говорить, что «дух воинский Павел заменил духом капральским», но всё-таки представляется, что участие в таком военном мероприятии, как развод караулов (пресловутый вахтпарад), более полезно для офицера, чем посиделки в клубе или танцы на маскараде.

Верный принципу субординации, Павел постоянно наказывал гвардейских офицеров как за их собственные оплошности, так и за оплошности их подчинённых. В таких условиях службы неизбежной стала высокая степень текучести офицерских кадров. Полковник Саблуков вспоминал, что из 130 офицеров Лейб-гвардии Конного полка, которые находились на службе к моменту вступления сына Екатерины на престол, только четверо остались в полку к 1801 году.

Другой мерой, которая должна была, по мнению Павла Петровича, обезопасить от участи отца, стало строительство в Петербурге нового дворца — знаменитого Михайловского замка. Замысел проекта особого укреплённого дворца государь начал составлять ещё в бытность свою наследником престола. Здание должно было сочетать комфорт и блеск императорской резиденции с безопасностью крепостного укрепления. Превратил царский замысел в полноценный архитектурный проект один из самых знаменитых русских зодчих Василий Иванович Баженов.