Смутьян-царевич - Михаил Крупин Страница 59

— Пошто он, латы без головы, распускает войска?! — жаловался Борис Федорович Басманову на князя Мстиславского.

— Он считает, что всех победил, — подливал масла новый боярин, сам раздосадованный сообщениями из действующих на юге полков.

— Пусть мне только приедет в Москву, воздам славу! — слабо тряс Годунов посохом. — Рыльск, Чернигов, Курск — все украйные земли в руках самозванца, Шереметев под Кромами третий месяц живет, с круч Путивля расстрига смеется — а мои возвращаются праздновать! Неужели они норовят Гришке?

Басманов видел один выход в этой войне: собрать снова в кулак армию (полки Мстиславского, Шуйского и Шереметева) и осадить Путивль. Царь спорил с ним, предлагая начать с Кром и так последовательно, с севера на юг, отбирать у Отрепьева крепости.

— Кто ж наступает гадюке на хвост, когда ядовитая голова свободна? — возражал раздраженно Басманов.

— Оно так, только сам посуди, Петр, воевать крупный кремль, оставляя в тылу воровские уезды, — безумство. Брянские, орловские мужички не лентяи: отбивают обозы с мукой, огневым зельем, ядрами — без питания сгубим рать.

— Государь православный! — сверкнул из мохнатого подлобья глазами Басманов. — Не одним хлебом с ядрами жив русский воин. Пока я защищал Новгород, понял: ратник наш — ангел: голод, стужу снесет, на край света с секирой пойдет, если высушить его хорошо и зажечь ярким словом!

— Верю, Федорыч, — вздохнул Годунов, — будь ты первым начальством над войском — Путивль пал бы. Но покуда там князь куролесит, рисковать не приходится.

— Так сыми Мстиславского из воевод… — сгоряча подсказал Басманов.

— И кого назначь? Тебя? Беспородного сына опричника? Тогда и Григория ждать не надо. Думные бояре меня сами удавят, — едко улыбнулся царь. — Не дуйся, Федорыч, — сказал совсем тихо, положив новому меньшому боярину влажную ладонь на плечо. — Бог даст, я встану на ноги к лету, сам поведу на Путивль полки, тебя возьму во товарищи, а до тех пор не пущу воевать, не проси, — еще Мстиславский найдет тебе где-нибудь смерть.

На самом деле Годунов знал о неуязвимом здоровье прочного Басманова, но расхворавшийся, мнительный, в каждом столичном боярине он видел уже заговорщика и потому человека, стальной рукой истребившего мятежный посад в Новгороде (единственной защищенной крепости юга), удерживал теперь подле себя, думая, что Басманов столь же круто и быстро в случае надобности сметет хоромы крамольных московских бояр.

Князю Мстиславскому был дан приказ отступить, соединиться с корпусом Шереметева и вместе брать Кромы. Чтобы остановить бегство мелких дворян из полков, Борис послал в ратный лагерь боярина Кашина с ларцом жалованья и правом наделять героев имениями возле самих Кром.

Кашин, добравшись до места, уже не застал крепости. Скользя по оледенелой тропинке, Передовой полк вслед за вторым своим воеводой Михайлой Салтыковым лез на ужасный глиняный холм; остальное огромное войско князей Мстиславского, Шуйского и боярина Шереметева, не умещаясь на узкой полоске сухого подступа к Кромам, страшась коварных болот, паслось в версте от войны. Опаленный бугор, на котором стояли некогда городок и дубовый кремль, стрелял, пуская дымы, как древний рассвирепевший Везувий, и полк Салтыкова, редея, тая от жара, не выдерживал, скатывался назад.

Ломовые мортиры Мстиславского, бившие неделями из одной твердой точки под крепостью вверх, снесли и выжгли Кромы до основания. Но Корела хорошо помнил уроки Басманова, строго доказавшего возможность с честью оборонять даже исчезнувший город. Когда от крепости осталась одна земляная сыпь, донец вручил друзьям-казакам и кромчанам лопаты. Гарнизон закрепился на гребне, затем вырыл себе и жилье глубоко под землей, опустив туда всю уцелевшую необходимую утварь. Никакие арматы сии помещения уже не тревожили, казаки отсиживались в них во время бомбардировки, а едва Салтыков шел на штурм, занимали свои боевые места на валу. Под землей размещались соленья, мука, печи, выложенные из битого кирпича, ржали кони и бегали поросята. Под землей тлели перед Спасителем свечи и отправлял службы кромский бесстрашный священник. Под землей жил спокойный и крепкий народ, не желающий повторить участь плененных Мстиславским под Севском.

Непоседа Корела во время бездействия не находил своим мыслям и рукам казаков места. Пробовал на язык земляной пол под шерстяными попонами и зыбкие от смоляных факелов стенки — всюду чудился алюминий. Велел обжечь — палаты закаменели. С этой минуты кромские сидельцы не знали отдыха. Круша землицу лопатами и протазанами, передавая в коробах и бадьях, обжигая длинными факелами по кругу, сплели по плану атамана литой египетский лабиринт.

Нечеловеческим усилием передовой полк сохранил разум. Колдовски возникая в одних кустах возле подножия Кром, казаки налетали как осы, жалили царское войско и, подобно мышам, исчезали в других кустах. Салтыков, самый умный, наказал всем искать тайный ход. Вскоре приметили дюжину, но завалить землей заново не удалось — днем с перевала лавиной катился свинец, а ночью около нор было тягостно, жутко. Тогда второй воевода полка Салтыков предложил первому, Дмитрию Шуйскому: самим по глиняным коридорам ворваться в крепость и тепленькими перекрошить казаков. Первый воевода горячо обнял второго и, благословляя, доверил полностью доброе дело ему.

Ратники Салтыкова, вьюжной ночью отвалив один из заветных кустов, крестясь и замирая, стали втискиваться в ледяной коридор. Путь неожиданно разветвился на три хода, Михайла Глебович разделил отряд. Сам во главе средней колонны двинулся прямо, как думалось, кратчайшим лазом к лагерю бунтовщиков, но вскоре ход этот поворотил вбок, начал шириться и опускаться. Шли, вбирая головы в плечи, сняв гребнистые каски, вытянув перед собой пистоли и факелы. То и дело по сторонам троны попадались пустые темные пятна — мельчайшие ветвления. Постепенно нетерпение охватывало ратоборцев, Салтыков побежал, за ним — все воины, задние хлопотливо подгоняли, толкали передних. Дикий вопль Салтыкова и передовых, вмиг поглощенный кривым коридором, не смог достичь большинства, — бойцы продолжали мчаться, пинаясь. Второй воевода упал с рассеченным лицом на торчащий осколок копья грудью; сверху и по бокам, рыкая и каркая, посыпались остальные. Укатившиеся факелы осветили стальное убранство троны — густо растущие в глине шины сломанных бердышей, копий, сабель; факелы, застрявшие в этих зубах хода, зажгли падающих бойцов.

Опомнившиеся, удержавшие бег задние кое-как сбили с армяков товарищей пламя, из-под груды плачущих тел вызволили воеводу.

Боярин оказался жив и свиреп, маков цвет капал с вскрытой щеки — прихватили ему кушаком, — побежал назад, бешено лаясь. Нырнул в боковой лаз: живым ли, мертвым решил, видно, дорваться до шеи Корелы. Но повел теперь осторожнее, тише. Ратники чутко обследовали рытые грани и вскоре заслышали впереди гул. Салтыков приказал ближним передать за поворот назад факелы и приготовить оружие. Ждали сначала в полной тьме, но вот совсем рядом мазнул глину пурпурный блик, и вслед за ним вынырнули горячие витени [114] идущих повстанцев. «Пали!» — Михайла Глебович и его бойцы выстрелили, целясь чуть ниже воровских светочей, и ринулись, не умея размахнуться в тесноте шашками, спотыкаясь за раненых, вслед убегавшим здоровым. «Не отставать! — задыхаясь, требовал Салтыков. — Они нас выведут к самому логову!» Но из мглы впереди закричали: «Ой, простите! Сдаемся! Да здравствует Дмитрий Иванович!» — «Ах, вы опять за свое?! — возмутился второй воевода. — Кричите: „Да здравствует Борис!“ и ведите в вашу берлогу!»