Усобники - Борис Тумасов Страница 59

Пройдет совсем короткое время, свеча вспыхнет последним пламенем и погаснет. Наступит тьма, лишь через оконце будет еле брезжить свет, означающий, что жизнь еще продолжается.

Князь Дмитрий был когда-то великим князем… А ныне кто он? Инок, заканчивающий свое мирское существование здесь, в монастыре, среди нищей братии, проводящей дни в молитвах. А ведь ему ведомо и иное время: не монашеское одеяние, не смиренная ряса, а княжеские одежды и жизнь во дворцовых хоромах.

Вздрогнул Дмитрий, перекрестился, зашептал:

Господи, Владыка небесный, я раб Твой, но греховные мысли одолевают меня. По скудоумию богохульствую я, без умысла злобного, прости меня, Боже… Ты даровал мне дыхание, Ты волен отнять его у меня. Тебе, Всевышний, принадлежат дни мои последние…

Бесшумно ступая, в келью вошел игумен. Худой, с лицом аскета, он смотрел на инока из-под нависших, кустистых бровей, и Дмитрию казалось, что от игумена ничто не скроется. И он вымолвил:

Твоя правда, отец духовный. Схиму приняв, чую душу мою грешную. Бытие, мирская жизнь меня одолевает. Не могу отрешиться от нее ни постом, ни молитвами.

Нахмурился игумен:

Мне страдания твои ведомы, и душа твоя для меня не потемки. Когда схиму принимал, мыслил я, что отречешься ты от власти великокняжеской. Ан нет, прочно она тебя ухватила. Ныне зрю, в ските ты покаяние сыщешь. Завтра и проводим тебя…

* * *

Страшная была ночь, душная, обжигающая. Князь Андрей рвал на себе рубаху, ворот перехватывал дыхание. Хотел звать на подмогу, но голос пропал, из горла лишь хрип вырывался. А за оконцем сыч кричал, ухал, и князю чудилось, что птица плачет по нем. Ужели смерть к нему подступила? Навалилась, подмяла, душит костлявой рукой, хохочет.

Князь Андрей Александрович норовил вывернуться, да сил нет. Мысль в голове одна — не умереть бы, пожить. Хотелось дохнуть во всю грудь, но воздух был горячий, словно кипяток.

Только к утру полегчало. Князь кликнул отрока, спавшего у двери:

Выставь оконце.

Отрок поспешно вынул из оконного проема свинцовую раму, и утренняя прохлада влилась в опочивальню…

А приснилось князю, будто осадили Владимир враги и нет ни из города, ни в город пути. Полыхает пригород, и лезут недруги на приступ. Но кто они — татары или русские князья, кои посягнули на его, Андрея, великокняжескую власть? Он, великий князь, поднимается на стену, его тяжелый меч опускается на вражеские головы. Но почему он стоит в одиночестве, где его гридни, его дружина?

Но что это? Ближайший к нему враг поднял голову, и князь Андрей Александрович узнает тверского князя Михаила Ярославича. Тот возносит меч, но князь Андрей успевает отбить удар. Тверич кричит и снова бросается на великого князя. Вдругорядь князь Андрей Александрович отражает удар. Он ясно слышит звон мечей, рев множества глоток, и ему становится страшно. Неужели суждено погибнуть от меча тверича?..

Неожиданно лик князя Михаила Ярославича преображается в лик Даниила. Он грозно вопрошает: «Брате Андрей, ты ненасытен, аки волк, ты алчешь, не зная меры. Не мы, князья русские, тебе друзья, а ордынцы, и Господь за все с тебя спросит!»

Даниил заносит меч над головой Андрея, но тут меж князьями неожиданно возникает княгиня Анастасия. Она простирает руки, и князь Андрей четко слышит ее голос: «Князья, уймитесь, вы братья единокровные!»

И Даниил опускает меч, отворачивается. Ох, как хочется Андрею в этот момент ударить Даниила, но он понимает, что его меч надает не на московского князя, а на Анастасию.

Вдруг в мгновение исчезают и Даниил, и враги, а княгиня смотрит на него с укором и говорит: «Вот до чего довела тебя, князь Андрей, твоя ненасыть…»

В голосе Анастасии ему чудится столько презрения, что он пробуждается.

* * *

Гридни разожгли на высоком берегу костер, жарили на вертелах убитого вепря. Мясо было жирным, и сальные брызги шкварчали на углях. Тянуло духмяно, гомонили гридни, лишь Любомир, отойдя в сторону, уселся на сваленное ветром дерево и задумался. Как давно это было, когда он жил в деревне, под Городцом. Отец, смерд, пахал землю, сеял рожь, а мать помогала ему и ухаживала за скотиной. В хлеву у них стояли корова, несколько овечек, а за перегородкой откармливались два кабанчика. Когда в полюдье являлся за данью княжий тиун, он забирал часть урожая, мясо — солонину и свежатину — да еще немало того, что семья припасла с осени.

Тогда подросток Любомир ненавидел тиуна и гридней, которые собирали дань. Но прошло несколько лет, и Любомир попал в дружину князя. Теперь он сам ездит с князем в полюдье, творит несправедливость. А еще вспоминалась Любомиру соседская деревенская девчонка, какая нравилась ему. Потом на мысль пришла Дарья. Явилась и исчезла, а сознание подчинила княгиня. Анастасия ворвалась в его сердце неожиданно и завладела им. Трудно Любомиру сдерживать свои чувства, он знает, это тайная любовь, и не может предсказать, чем она закончится… Сладкая и горькая любовь. Гридин по нескольку раз в день видит княгиню, слышит ее голос, но должен таиться, скрывать свои чувства. Он боится, чтобы кто-нибудь не проведал о его любви, опасается навредить княгине. В последний выезд за город, когда они остались наедине, Анастасия сказала ему, что скорее удалится в монастырь, чем согласится потерять его, Любомира. Но ведь и он теперь не мыслил себе жизни без княгини…

У костра громко переговаривались гридни, весело смеялись, и им было непонятно уединение Любомира. Наконец кто-то позвал его, и гридип поднялся, нехотя подошел к огню.

* * *

Подул резкий ветер, и понесло первые снежинки. Вдруг снова потеплело, но было ясно, что эго последние дни перед зимними холодами. В такую пору смерды заканчивают подготовку к зиме, а бабы и девки ходят в лес, собирают морошку, клюкву.

Ближе к зиме в городах искали приюта лихие люди, жили таясь. Сыскав какую-нибудь избу-убежище, днями отсиживались в кабаке, пережидая морозы, и с нетерпением ждали весны, когда их охотно примет лес.

В Москве ватажники облюбовали кабак Ермолая: хоть Кремль и под боком, но хозяин надежный, не выдаст. Старый гусляр Фома, расставшись с Олексой, последние дни доживал у кабатчика. Лихих людей он узнавал по имени, и они ею узнавали, звали за стол, угощали.

Забрели как-то в кабак три товарища, уселись за стол. Подмигнул один из ватажников Ермолаю — тот им мигом на стол выставил капусту квашеную, дымящиеся щи с потрохами, хлеб ржаной да жбанчик пива хмельного.

Ватажник, кряжистый, крупный, с бородой до пояса, позвал старца, стоявшего поодаль:

Садись с нами, Фома, поведай, что на свете слыхивал?

Эк, Фома, тебя и годы не берут! — заметил второй ватажник.

Я однажды смерть ждал, а она меня пожалела, Сорвиголов, — отшутился старец. — Верно, там во мне нет нужды.

А Сорвиголов бороду огладил, посмеялся:

Может, с нами в зеленый лесок потянет?