Сен-Жермен. Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого - Жеральд Мессадье Страница 59

Улыбки присутствующих стали ответом на это хитрое предложение.

— Далее. Было заявлено о ваших намерениях привлечь в свои ряды всех государей Германии. Вы надеетесь, что таким образом ваш орден станет средоточием власти, а также светочем европейской философии. Вам бы хотелось стать равными солнцу, которое удерживает окружающие небесные тела в своей орбите. Эти намерения весьма благородны.

Все застыли в нетерпении, понимая, что за этим одобрением непременно должны последовать комментарии. Напряженность достигла апогея. Их предложение будет одобрено? Или отклонено?

— Но эти намерения мне лично не кажутся осуществимыми. В самом деле, вы подвергаетесь риску привнести в свои ряды все ссоры и распри, которые сотрясают этих государей, вместо того чтобы утихомирить их. Гораздо более разумным мне представляется другое: принимайте в свои ряды лишь тех, чья мудрость может служить гарантией того, что они вознесутся над собственными политическими амбициями.

— Так мы посеем среди них зависть, — заметил один из тамплиеров.

— Разумеется. Благодатную зависть, которая будет сродни соперничеству. Ибо те, кого не примут, станут спрашивать себя о причине, по которой их отклонили, и окажутся уязвлены тем обстоятельством, что их сочли менее мудрыми, чем избранных. Неужели вы этого не видите? Влияние такой ложи станет значительно сильнее и в политическом, и в философском аспекте.

Некоторые из присутствующих выразили согласие, даже воодушевление, другие — сомнение.

— Наша цель — достижение всеобщего мира. Как сможем мы принимать людей, одержимых идеей власти и мечтающих любой ценой — даже ценой крови — присоединить соседние и далекие земли? Это противоречит нашей философии. Мы требуем, чтобы государи, которых мы соглашаемся принять, обладали скромностью, позволяющей им ставить талант быть человеком выше таланта быть королем.

Эта формулировка всех поразила.

— Не стоит забывать, — сказал в заключение Себастьян, — один из главнейших наших принципов: ничто сущее не может избежать подчинения законам Верховного разума или природным законам. Незнание человеком этих высших ритмов или мятеж против них неизбежно приведет к хаосу.

Тамплиеры медленно склонили головы. Себастьян передал председательствование Вольфеншютцу.

Каждый подошел выразить графу свое восхищение. Он чувствовал себя школьным учителем.

Ему вдруг вспомнился отец в неистовом пламени. Но никому и никогда не удавалось уничтожить душу того, кого он посылал на костер. Теперь Исмаэль Мейанотте мог быть в этом уверен.

Закон, который разрушает, не вправе называться законом. Это всего лишь взбесившийся пес.

Ночь. Тишина. Слух достаточно тонок, чтобы за шелестом травы, сердечным ритмом настороженных жаб и уснувших воробьев услышать трепет звезд.

Надо только затаить дыхание.

Тебя пронзает клинок света. Доверься ему, прими его. Забудь о своей тяжести. Встань. Поднимись. Твое дыхание успокаивается. Поднимайся, тебе надо лишь слушаться своей природы, которая велит тебе подниматься. Твое тело такое легкое… Поднимайся. Ты отыщешь разум, только если сам вознесешься к нему, как огонь поднимается над очагом.

Теперь ты есть воздух. Ты есть ночь. Пари. Видишь, как очищается твое тело? Теперь ты высоко. А завтра будешь еще выше. Слушай. Просто слушай, и все.

Тебя наполняет вибрация. Ибо пустота наполнена жизнью. Пустота — вовсе не пустота. Оставайся там, над громкими звуками, над плотностью и густотой, над беспорядочным трепетом и дрожью. Именно так ты сможешь достичь высших знаний.

Там, где ты находишься, ты ничего не знаешь. Но это не важно, ибо ты лишь тот, откуда появился, и тебе знакома лишь сила земного тяготения, и ты страшишься лишь того, что знаешь. Освободившись в гармонии, ты становишься другим и летишь к божественному.

К свободе. Легкость. Благодать.

Взгляни на мир внизу. Ничтожная плоть, предающаяся медитации, — это твое тело. Эта мебель, эта комната, этот дом…

Подними глаза. Посмотри, как небесные сферы вращаются под собственную музыку.

Сила земного тяготения стала вновь воздействовать на Себастьяна лишь поздно ночью. Свеча догорела до самой розетки подсвечника. Сам не заметив, он погрузился в благословенный сон.

Из кареты вышла какая-то женщина в косынке, неся на руках младенца. Следом спустился Александр.

— Франц! К нам гости! — закричал Себастьян, который услышал из своей спальни стук лошадиных копыт и подбежал к окну.

Вниз по лестнице граф спустился прямо в халате. Слуга и садовник бросились к карете, чтобы забрать багаж. С Александром Сен-Жермен повстречался посреди аллеи. Они крепко обнялись. Кормилица — эта женщина не могла быть никем, кроме кормилицы, — остановилась перед крыльцом; она отогнула край одеяльца, в которое был завернут ребенок. На Себастьяна женщина смотрела с нескрываемым удивлением. Сходство между двумя мужчинами было столь разительным, что не могло ее не потрясти. Себастьян склонился над этим ростком человеческого существа. Погладил головку, покрытую шелковым пушком. Ребенок вздрогнул. На взрослого он смотрел с изумлением.

Это было 5 сентября 1763 года, в Хюберге.

Хозяин занялся размещением путешественников.

— Ваши друзья Григорий и Алексей Орловы оказали мне чудесный прием, — сообщил Александр. — Понадобился весь мой талант притворства и много осторожности, чтобы не показаться им странным и не выдать себя. Меньше чем за день они сумели отыскать кормилицу и ребенка, которые, как оказалось, находились у княгини Голицыной.

Александр пригубил немного вина, это было белое рейнское, которое очень подходило к жареной форели.

— Мне пришлось отнести цветы и помолиться на могиле этой странной женщины и разыграть комедию, изобразив горе, которого я, по правде сказать, почти не испытывал.

— Но все-таки испытывали хоть немного, я надеюсь.

— Разве она не является матерью моего первенца? — ответил вопросом Александр, ставя на стол бокал. — В конце концов, я спрашиваю себя, разве благодарность по отношению к этой женщине, которая продолжила вашу линию, не может быть важнее супружеских уз?

Сын бросил на отца вопросительный взгляд. Разве Себастьян отдалился от Данаи не потому, что не желал связывать себя подобными узами? Но никакой сын не может до конца проникнуть в сердце собственного отца. Александр сменил тему:

— Ваши друзья не хотели меня отпускать, заявляя, что мое место в Санкт-Петербурге, что императрица непременно подыщет мне высокую должность при дворе и что достаточно будет лишь сменить имя, чтобы меня принимали как русского аристократа.

— И что это за имя?

— Салтыков.

Себастьян посмотрел на сына с искренним удивлением.