Миниатюрист - Джесси Бёртон Страница 59

– Ничего тебе не понятно. Короче, с этим, как и со всем остальным, я справлюсь одна.

Через неделю, четвертого февраля, Нелле исполняется девятнадцать. Более безрадостного дня рождения у нее еще не было. Никто не знает, а если б и знали, никому до этого не было бы дела. Она стащила пирог из буфетной, полагая, что он с яблоками, а он оказался рыбный. Ей хочется плакать от этого унижения: в свой день рождения вместо марципана набивать рот банальным да еще и холодным пирогом с треской и селедкой!

Она поднимается в спальню золовки. Марин крепко спит, такая огромная виолончель под одеялом. Бледное, измученное от слез лицо. С каждым днем она все разрастается под своими юбками, в то время как ее брат как будто съеживается.

Стоя у окна, Нелла старается отвлечься от рыбного привкуса во рту. Хотя вид отсюда и правда не так хорош, как из прежней комнаты Марин, все же можно разглядеть канал, где подтаявший и уже раскалывающийся лед образует темные водяные прогалины, а отдельные куски льда перемещаются, как тарелки с десертом по столешнице.

Сердце ее гложет тоска, и ей вдруг приходит в голову, что было бы хорошо, если бы сегодня ей исполнялось восемь, как легко и беззаботно она чувствовала бы себя. Она оборачивается. Марин уже сидит на кровати, подхватив снизу растущий глобус. Нелла переводит взгляд на лампу-птицу с женским телом, и ей хочется улететь.

Вдруг со стороны набережной раздается характерный лязг. Глянув вниз, Нелла различает красные ленты и поблескивающие ножны, а через минуту начинают барабанить в дверь.

– Кто это? – пугается Марин, защищая живот.

Нелла опрометью выскакивает из комнаты, сбегает по лестнице и в ужасе останавливается перед дверью.

* * *

– Здесь живет Йохан Брандт? – раздается грозный голос. У человека, стоящего на пороге, гаагский акцент, и слоги он произносит отрывисто, не по-амстердамски.

– А в чем дело? – спрашивает Нелла. Во рту вата, в животе все переворачивается.

Патрульный сверлит ее взглядом. Высокий, ровесник Йохана, только безволосый, если не считать нелепой бороды, разделенной на несколько частей на старый манер.

– Где он?

– В отъезде. – Эта ложь вырывается у Неллы вместе с выдохом.

Гражданских патрульных пятеро, и их общая уверенность в себе ее подавляет. Металлические эполеты и медали сверкают, а отглаженные красные ленты, символизирующие их принадлежность к этой местности, поглощают свет. Мощногрудые, откормленные, они наваливаются на нее всей своей массой.

– Приведи его, – приказывает мужчина. – Мы знаем, что он здесь. Не пытайся с нами шутки шутить.

– Он уехал. – Язык у нее словно разбух, и глотать стало трудно.

– Девушка, ну-ка приведи сюда своего хозяина, – обращается другой к Корнелии, вынырнувшей из темноты. Но та застыла на месте. Патрульный берется за рукоять сабли. – Ты меня слышала? – рычит он. Корнелия бросает взгляд на молодую хозяйку, не в силах скрыть обуявшего ее страха. – Или мы и тебя заберем и бросим в «Спинхуйс» [9], чтобы тебя там научили слушаться.

Корнелия прикусывает нижнюю губу. Нелла молча взирает на пятерку мужчин – серебряные шлемы и сверкающие нагрудники, ни разу не побывавшие в настоящем сражении. Беги, Йохан, беги. И чем дальше, тем лучше. Увы. Он лежит сейчас наверху, скорбя по мальчикам, которые его бросили.

Мужчины, мрачнея, переминаются с ноги на ногу и нервно откашливаются. Похоже, из них пытаются сделать дураков. Они поглядывают на молодую хозяйку с неудовольствием, кое-кто даже разминает пальцы. Но Нелла уже поняла, что при всем желании они не могут ничего с ней поделать.

– Зачем он вам понадобился? – спрашивает она.

– Лучше не спрашивайте, – отвечает один из них.

– Я его жена, я имею право знать.

Презрительный смешок в ответ.

– Я здесь, – вдруг раздается голос у нее за спиной.

Йохан стоит на верхней площадке. Впалые щеки вбирают в себя окружающую темноту, из которой выступают лишь переносица да копна растрепанных волос. Нелла подавляет невольный вскрик. В спальне, при слабом свете горящих свечей, она не могла толком разглядеть, насколько же он сдал за это время.

Патрульные ждут, пока он спустится по лестнице. Только теперь, увидев эти торчащие скулы и глубоко запавшие глаза, посверкивающие, как две диадемы, они зябко поеживаются.

– Кто командует этим цирком? – спрашивает Йохан. Хоть он и говорит почти шепотом, в голосе чувствуется властность.

– Я, – отвечает первый патрульный.

Йохан приглядывается к нему.

– Роджер Аалберс, что ты тут делаешь?

Тот обращается к четверке:

– Возьмите его.

– Роджер, ты же приличный человек, – говорит Йохан.

Теперь Аалберс обращается к нему:

– Мы выполняем предписание мирового судьи и главного бургомистра, господин Брандт.

– Но почему? – вопрошает Нелла. – Что он такого сделал?

Йохан приближается к караульным, и те отступают, точно косяк рыбы, а их доспехи позвякивают вразнобой. Он выставляет вперед открытые ладони, как бы демонстрируя, что не оказывает сопротивления. Казалось бы, в чем только душа держится, но эти пятеро выглядят напуганными. А может, это-то их и пугает: костлявое лицо, космы, длинный, дурно пахнущий кафтан. Не такого Йохана Брандта они рассчитывали увидеть. Они готовились к схватке, к спектаклю.

– Господа, – говорит он, – это какая-то ошибка.

– Не оставляйте нас одних, хозяин, – раздается женский голос.

Йохан переводит взгляд на служанку.

– Ну конечно, Корнелия. Надо только с этим разобраться.

– Идемте с нами, Йохан, – говорит Роджер Аалберс. – Без лишнего шума.

– Зачем? Что вы собираетесь со мной делать? – спрашивает Йохан и, не дождавшись ответа, говорит: – Я с вами не пойду.

– У нас есть свидетели, Йохан, – говорит Аалберс. – На Восточных островах. Я не хотел, но мне пришлось…

– Но в чем меня обвиняют?

– Вас арестовывают за содомию.

Корнелия с криком бросается к хозяину:

– Нет! Нет!

Йохан берет ее за руку.

– У них нет доказательств, – успокаивает он ее.

– Неправда, Йохан. Есть свидетели. Мальчишка.

– Отошли их, – Йохан махнул рукой в сторону помощников Аалберса. – Я сам приду в «Стадхуйс» [10]и предстану перед главным бургомистром…

– Мы идем не в «Стадхуйс», Йохан.

– Что?