Полоцкая война. Очерки истории русско-литовского противостояния времен Ивана Грозного. 1562-1570  - Виталий Пенской Страница 6

Его история началась еще в 1526 г., когда новоиспеченный прусский герцог Альбрехт Гогенцоллерн, незадолго до этого «приватизировавший» владения Немецкого ордена в Пруссии и присягнувший на верность Сигизмунду I Старому, предложил ему «инкорпорировать» по прусскому сценарию еще и Ливонию. Идея королю понравилась, благо у Сигизмунда были основания для вмешательства в ливонские дела. Еще в 1366 г. император Священной Римской империи Карл IV включил польского короля Казимира Великого в число «протекторов» Рижского архиепископства.

Правда, переход от слов к делу оказался надолго отложен. Лишь в 1552 г. Альбрехт и сын Сигизмунда Старого Сигизмунд II вернулись к обсуждению этой идеи. Очевидно, что возобновление взаимного интереса двух высоких договаривающихся сторон к этой проблеме в 1552 г. произошло неспроста, и поводом к тому послужило обострение отношений между Москвой и Ливонией. К тому же в Вильно (как и в Ливонии) крайне негативно была воспринята попытка Москвы завязать отношения с Веной на предмет создания анти-османской коалиции (знаменитая миссия Г. Шлитте). «Инкорпорация» Ливонии могла не только принести последнему Ягеллону ощутимые материальные и финансовые выгоды, но и создать его «брату» Ивану дополнительные проблемы за счет закрытия для русских тамошнего «супермаркета».

А далее события стали разворачиваться со всевозрастающей скоростью. Спровоцировав в 1556 г. в Ливонии так называемую «войну коадъюторов»56, Сигизмунд II вмешался в конфликт, навязав в сентябре 1557 г. магистру Ливонского ордена В. фон Фюрстенбергу Позвольские соглашения.

Часть из них затрагивали интересы Москвы. Первое из них – это союз, который заключался между Сигизмундом и орденом и которым предусматривались совместные действия сторон против общего врага, Московии (с оговоркой, что это соглашение должно было вступить в силу спустя двенадцать лет). Этот договор противоречил достигнутым в 1554 г. русско-ливонским договоренностям57. Но была и еще одна, на первый взгляд незначительная, но весьма любопытная деталь. Фюрстенберг обещал Сигизмунду возместить затраты, которые понесла великокняжеская казна, готовясь к вторжению в Ливонию летом 1557 г.58 Сумма, которую надлежало выплатить, была озвучена в сентябре 1557 г. на ландтаге в Риге – 60 тыс. талеров. Собрать ее должно было к началу 1558 г.59 В рецессе ландтага сказано было, что часть собранной суммы должна была пойти на покрытие претензий Сигизмунда (если они будут), а остаток израсходовать на удовлетворение требований Московита.

Уверенные действия московских переговорщиков и реакция самого Ивана Грозного в конце 1557 г. позволяют предположить, что в Москве были осведомлены как относительно примерного содержания Позвольских соглашений, так и решений рижского ландтага. Но если Сигизмунд угрозой войны добился заключения нужного для себя соглашения, то почему бы этого не сделать Москве? А дальше логика событий очень скоро, в мае – июле 1558 г., привела к тому, что Иван наложил свою руку на Нарву и Дерптское епископство, сделав тем самым следующий шаг в разделе ливонского наследства.

Агрессивные действия Москвы вызвали взрыв возмущения в Вильно. Однако, убедившись в том, что его «брат», «инкорпорировав» в свои владения северо-восточную Ливонию, отнюдь не торопится прибирать к рукам остальные ее части, Сигизмунд затеял хитроумную интригу. Он вознамерился выставить Ивана Грозного агрессором и захватчиком, настроив против него европейское общественное мнение, при этом не торопясь с вмешательством в русско-ливонскую войну, с тем чтобы, демонстрируя на словах свою поддержку гибнущей «старой Ливонии», сквозь пальцы смотреть на то, как московиты вразумляют ливонцев. В итоге влияние «староливонской партии», желавшей сохранить независимость Ливонии, падало бы, а вот «младоливонцы», ориентировавшиеся на Сигизмунда, получали бы перевес. Однако при этом позиции «младоливонцев» в переговорах с Сигизмундом относительно условий «инкорпорации» были тем слабее, чем сильнее были бы удары Ивана Грозного по Ливонии, и неспешность действий польского короля только давала ему дополнительные козыри в руки. Случайно ли Иван Грозный обвинял Сигизмунда в том, что он привык брать города не в честном бою, но «искрадом», полагаясь на измену, а русский историк Г. Форстен писал, что «при всей своей женственности, при свойственной ему лени и умственной неповоротливости он (Сигизмунд. – В. П.) нередко был способен на весьма удачную дипломатическую уловку, составлял любопытные проекты, проявлял и лукавство, и жестокость…»60?

Исполняя волю своего господина, 11 марта 1559 г., под занавес очередных переговоров о продлении русско-литовского перемирия, глава литовского посольства воевода подляшский Василий Тышкевич заявил от имени своего государя, что так как «княже бранденборский Вилгелм, арцыбископ ризский, есть кровный наш», то он напоминает «брату» своему, чтобы тот «стерег кровопролития християнского, а злаща со князем арцыбископом ризским, кровным нашим, спокойнее ся заховал», ибо «межи христьяны з валки закрововенье болшое завазненое, нежли во иноверцах, приходит, чего нам государем христьянским стеречи годно»61.

Как отнесся Иван к этим претензиям – догадаться нетрудно. Он и так был раздражен отказом Вильно заключить «вечный мир» и союз против басурман – до такой степени, что в сердцах заявил литовским послам, раз «брат наш о христьянстве не радит, и нам тех своих вотчин старинных брату своему поступитися непригоже», то «перемирия нам прибавливати ныне непригоже, додержим перемирие до сроку по перемирным грамотам; а вперед меж нас Бог разсудит правду и неправду, чьим хотеньем кровь христьянская учнет проливатися…»62. После же демарша Тышкевича Грозный и вовсе заявил: «Коли брат наш вставил безделное слово о нашей отчине о Смоленску, и ныне нашему государству без Киева и без Волынские земли и без Полтеска (выделено нами. – В. П.) и без Витебска и без иных городов русских быти непригоже, те городы и земли их все наша отчине старинная»63. В грамоте же, что должен был передать Сигизмунду гонец Роман Пивов, Иван заявил, что ливонцы «извечные данщики» Москвы и что Сигизмунд не имеет оснований вмешиваться в русско-ливонские отношения». Красной нитью через всю грамоту проходил тезис: «Обычай у государя нашего: сам правды не рушит; а хто правду порушит, и государь наш, призывая Бога в помощь, за своих людей обиды стоит и убытки своим подданным исполняет, сколко ему Бог помочи подаст»64. Эти слова вкупе с произнесенным в сердцах Иваном обещанием додержать перемирие до срока, а там будь что будет, Господь решит, на чьей стороне правда, содержали в себе неприкрытый намек на то, что он войны не боится и к ней готов.

Жесткий ответ Ивана на претензии Сигизмунда произвел, казалось, ожидаемый эффект. Царского гонца в Литве встретили неласково, оскорбив в его лице самого Ивана65, но ответная королевская грамота была выдержана в примирительном тоне. О Ливонии в ней не было сказано ничего, а основное внимание в послании было уделено ответу на претензии Ивана относительно тех «обид», что чинят литовские люди московским купцам и порубежным людям и на границе, и в самой Литве. Заканчивалась грамота обещанием прислать посла в Москву для обсуждения спорных вопросов.