Распутник - Грэм Грин Страница 6

Меж тем в Дитчли жизнь в глуши постепенно очаровывала юного Джона Уилмота, и город так никогда и не смог вытеснить этой первой любви. Город будет позднее означать для него буйное пьяное веселье, театральные интриги, полузадушевную дружбу с поэтами-профессионалами, любовные похождения и откровенный разврат, стычки при дворе и дружбу с королем, которого он глубоко презирал, бордели Ветстоун-парка, заболевание сифилисом и лечение в «ваннах» у мисс Фокар. В деревне же он обретал покой и в некотором роде очищение — и в конце концов испустил дух именно там. По словам Обри, поэт однажды высказался так: «Дьявол вселяется в меня, стоит мне попасть в Брентфорд, — и не отпускает до тех пор, пока я не вернусь в деревню — в Эддербери или Вудсток». И может быть, именно сады Дитчли вспоминал он, разворачивая на удивление точную метафору:

Когда в стволе древесном хватит соку,

Чтобы дары ветвей поспели к сроку,

Искусный и пытливый садовод

К одной здоровой яблоне привьет

Побеги сливы, персика и вишни—

И абрикосы будут здесь не лишни,—

И чудо-древо, всё прияв подряд,

Одно как есть заменит целый сад.

[14]

Маленький мальчик идет по высокой траве след в след за садовником, наблюдая за тем, как поблескивает на солнце его рабочий нож и как падают наземь нежные оливково-зеленые ростки, он вслушивается в говор истинного уроженца Оксфордшира. Его отец пьянствует в Париже, фамильярничает в Германии с принцами императорской крови и в конце концов умирает в нищете, окруженный разве что кредиторами, в Брюгге. Десятилетний мальчик в саду среди плодоносящих деревьев в одночасье превращается в графа Рочестера и барона Уилмота Эддербери в Англии и в виконта Уилмота Этлона в Ирландии.

В начальной школе в Барфорде, «под руководством известного педагога по имени Джон Мартин», свежеиспеченный граф был образцовым учеником. Остались свидетельства о живости его ума и об успехах в учении. Его домашний наставник — и духовный отец леди Рочестер — Жиффар долгие годы спустя сказал изучателю старины Томасу Хирну [15], что Джон был «весьма многообещающим отроком, чрезвычайно благонравным и на редкость веселым (веселость он сохранит навсегда), причем не просто послушным, а тут же следующим отеческому совету с превеликой готовностью». И еще одно высказывание Жиффара: «Этот граф, ныне впавший в безумие, подавал когда-то большие надежды, с готовностью откликался на каждое доброе предложение и воспринимал вещи более чем разумно».

От этих слов веет клерикальной напыщенностью. Ясно, что священник считал себя единственным, кто сумел найти подход к мальчику. Он надеялся, что его пошлют с юным лордом и в Оксфорд, «но оказался заменен» — и не без злорадства запомнил этот факт навсегда. Насколько по-другому сложилась бы вся жизнь графа, наверняка думал Жиффар, будь опека над юношей в Уодеме поручена ему, а вовсе не такому отъявленному негодяю как Финеас Бери. Пока ученик начальной школы оставался под присмотром священника в Дитчли, с ним не было никаких «неприятных хлопот», — не то что с тринадцатилетним студентом и четырнадцатилетним бакалавром. Жиффар ухитрился поставить в вину Уилмоту даже саму учебу в Барфорде.

Энтони Вуд описывает юношу как «основательно знакомого с античными авторами, как греческими, так и латинскими, что в его возрасте и с оглядкой на его происхождение являлось исключением из правила, причем едва ли не единственным»; преподобный Роберт Парсонс, сменивший Жиффара на посту священника домашней церкви, хвалит и его древнегреческий, и латынь; доктор Бернет, вспоминая о годах учения лорда Рочестера, написал, что «он довел свою латынь до такого совершенства, что вплоть до кончины сберег красоту и точность римского слога»; кроме того, о том же свидетельствуют его стихи, включая многочисленные переложения из Горация, Лукреция и Овидия, а также великолепный хор из трагедии Сенеки. Однако Жиффар, который «оказался заменен», придерживался прямо противоположного мнения: «Он, можно сказать, совсем не знал древнегреческого, а если и знал латынь, то в лучшем случае с грехом пополам». Недовольство новыми наставниками собственного подопечного быстро переросло в недовольство самим учеником. Об их взаимоотношениях в более поздние годы мы можем судить только со слов самого Жиффара и вынуждены поэтому принять на веру утверждение, будто ему дозволено было «резать лорду правду-матку». Подобно уволенной служанке, которая утешает себя мечтами о том, как горько раскаивается ее госпожа («упади она на колени, я к ней все равно не вернусь!»), Жиффар записывает поразительный разговор, в ходе которого Рочестер якобы сказал ему: «Мистер Жиффар, я огорчаюсь тому, что вы бываете у меня так редко. Я высоко чту вас и был бы чрезвычайно рад иметь возможность беседовать с вами почаще». В ответ на что Жиффар (опять-таки якобы) возразил: «Милорд, я облечен духовным саном. Ваша светлость ведут себя самым неподобающим образом, будучи пьяницей, дебоширом и атеистом, — и вряд ли с моей стороны будет уместно поддерживать регулярные сношения, покуда Ваша светлость не изменят столь пагубного мировоззрения и поведения».

Итак, расставшись с преподобным Жиффаром, Рочестер 23 января 1660 года поступил в колледж Уодем в Оксфорде. Ему не исполнилось еще тринадцати лет, что, возможно, следует рассматривать как лишнее доказательство амбициозности, присущей его матери. Выбрав определенную стезю для своих детей (а затем — и для внуков), она никогда не мешкала с выполнением уже принятого решения. В 1686 году она написала лорду Личфилду о своем старшем внуке, лорде Норрейсе, которого возжаждала увидеть членом Палаты общин в тринадцатилетнем возрасте: «Причина, по которой нам всем хочется видеть моего внука членом парламента, заключается в том, что это отличная школа для молодого человека».

Деканом Уодема был доктор Бландфорд (позднее ставший епископом Оксфордским), который занял это место, освобожденное доктором Уилкинсом, всего пару месяцев назад, а личным наставником Рочестера стал двадцатипятилетний Финеас Бери — «прекрасно образованный джентльмен, которому доктор Бернард обязан некоторыми исправлениями в тексте собственного трактата о св. Иосифе». Сэр Чарлз Сидли, ставший позднее поэтом и «сорвиголовой» из свиты Уилмота, поступил в Уодем на пару лет раньше — в то время, когда колледж под руководством Уилкинса, женатого на сестре самого Кромвеля, стал центром научного рационализма. Первые заседания клуба, который позднее станет Королевским обществом, проходили, бывало, и на квартире у декана. В Уодеме не готовили светил науки, но закладывали прочное устройство мира, на небосводе которого они могли взойти. Для членов Королевского общества проведенный эксперимент обязательно предшествовал интуитивным выводам, но никак не наоборот. Интересное учебное заведение, подумает кто-нибудь, вспомнив о том, что именно отсюда вышло столько порочных умов эпохи Реставрации, но, как отметил в своем жизнеописании Сидли профессор Пинто, «тот факт, что многие выпускники Уодема снискали себе дурную славу в годы правления Карла II, можно считать не слишком удачным применением экспериментального взгляда на вещи, которому здесь учили юнцов такие люди, как Уилкинс».