Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель Страница 6

– Стреляй!

Щелкнул, срабатывая, арбалет. Голова Мартина мгновенно развернулась. Но не успел он вглядеться получше, как болт уже достиг своей цели. Безумец упал на землю. На какое-то мгновение Мартину показалось, что возле ворот, там, куда бежал сумасшедший, он увидел ребенка, но приор моргнул, и видение исчезло. Было совершенно невозможно разглядеть что-либо сквозь град. Холодные пальцы пробежались по спине Мартина, когда он неожиданно подумал, что, возможно, в ту секунду, он взглянул на душу убитого, как раз собиравшуюся в путь. Приор вздрогнул и перекрестился. Потом медленно повернулся.

Арбалет все еще был вскинут. Глаза стрелка лихорадочно блестели. Когда Мартин поднял руку и надавил на зажатое в руках монаха оружие, опуская его, прищур Хранителя стал еще напряженнее, и глаза начали закатываться.

Мелкий град закончился так же неожиданно, как и начался. Тишина, последовавшая за этим, казалось, поднялась из замаранного пола монастырского двора. Мартин явственно ощущал на себе взгляды Павла и Хранителей. К запаху холода и сырой земли примешивался запах свежей крови. Приор знал: он должен что-то предпринять, если не хочет допустить, чтобы институт Хранителей прекратил свое существование здесь и сейчас. Однако ощущал, что, отдав приказ, он переступил через бездонную пропасть, а сделать шаг в обратную сторону для человека невозможно. Некий голос в нем вопил от ужаса: «Господь на небесах, помоги мне, я ведь совершил все это ради Тебя и ради защиты человечества!»

– Хранители! – вскричал он. Пятеро мужчин в черных монашеских рясах вздрогнули. – Хранители! Какова ваша задача?

Они молча смотрели на него. Их губы беззвучно шевелились.

– Именно! – воскликнул Мартин. – А что вы вместо этого делаете?

Монах с арбалетом попытался что-то произнести. Он указал на поле бойни.

– Для чего вас избрали?

Монах с арбалетом что-то пробормотал.

– Ваша задача – защищать христианство. Этих людей мы больше не можем защитить: они мертвы! Двое ваших братьев также мертвы. Ваше единство нарушено, защитный вал уничтожен, и гибель может просочиться отсюда в мир! Возвращайтесь к выполнению своего задания! Вспомните о своей клятве!

Медленно в стеклянные глаза мужчин начало возвращаться некое подобие жизни. Они переглянулись, потом посмотрели на Мартина.

– Да защитит и укроет вас Господь, – прошептал приор.

Они молча повернулись и быстро скрылись в здании монастыря, один за другим сливаясь с темнотой внутри постройки. Темнота эта становилась все гуще, по мере того как солнце наверху в небе приближалось к прорехе в темных тучах и начинало заливать все вокруг ярким светом. Когда глаза Мартина привыкли к темноте, в которую он всматривался, приор увидел, что по ту сторону дверного проема стоит брат Томаш и смотрит прямо на него. Мартин неожиданно осознал, что находится прямо возле места бойни, как будто именно он и был виноват в ней. «В определенном смысле так оно и есть, – подумал он. – Все эти женщины и дети были убиты сумасшедшим, однако, когда я наконец предстану перед Судией, их души будут повешены на меня». Его охватил страх, от которого его затошнило, и он постарался, чтобы чувства не отразились на лице. Голова Томаша была словно вырезана из потемневшей от времени кости. Приор видел, как движутся губы старого монаха, и, хотя он не мог его слышать, он знал, что тот говорил: «Их кровь падет на твою голову, отец настоятель». Мартин отвернулся и, спотыкаясь, побрел по двору, мимо первой жертвы. Он сглотнул и отчаянно попытался не смотреть на искаженное лицо, переведя взгляд на темный тюк рясы возле ворот. Лужи воды сверкали в солнечном свете, а лужи крови оставались матовыми, как пятна израненной земли. Топор Хранителя блестел: остатки ливня омыли его, и он выглядел таким новым, как будто им еще не пользовались. Мартин пристально посмотрел на оружие и поймал себя на том, что молится, чтобы все происшедшее оказалось бредовым видением. Однако ему пришлось не единожды оглянуться, чтобы осознать: все его надежды тщетны. Он подумал об образе, привидевшемся ему: о ребенке, неожиданно появившемся у ворот и стоявшем на месте, пока сошедший с ума Хранитель мчался к нему с занесенным топором. Мартин снова посмотрел на труп. Он хотел наклониться, чтобы закрыть убитому глаза, но силы неожиданно покинули его. В горле у него встал ком и начал душить его.

– Да сжалится над ним Христос, – прошептал приор.

– Да смилуется Господь над всеми нами, – произнес тихий голос рядом с ним.

Брат Томаш стоял возле него и смотрел на всех убитых.

– Мы делаем работу дьявола, – сказал старик.

– Нет, мы защищаем от него мир.

– Ты называешь это защитой, отец настоятель? Почему мы не помогли этим несчастным женщинам?

– Иногда жизнь многих перевешивает жизнь немногих, – ответил приор Мартин и сам себе не поверил.

– Господь сказал Лоту: «Иди туда и приведи мне десятерых невинных, и ради них Я пощажу всех грешников».

Мартин молчал. Он рассматривал обезображенное лицо мертвеца на полу, острие болта, торчащее у того из широко открытого рта. В глазах священника блестели слезы.

Томаш неожиданно упал на колени и закрыл убитому глаза. Потом засунул руку за воротник его рясы и вытащил оттуда блестящую цепочку. Ее конец свободно повис в пальцах старика.

– Печать, – сказал приор Мартин. – Он потерял ее. Возможно, именно по этой причине он…

Томаш, по-прежнему стоя на коленях, снизу вверх посмотрел на Мартина.

– Нет ничего, что могло бы оправдать происшедшее, – возразил он. – Ни его смерть, ни смерть братьев, пытавшихся задержать его, ни смерть женщин и детей. – Он показал рукой на здание монастыря. – Ни смерть того человека – там, внизу, в подвале.

– Но он хотел похитить Кодекс, – попытался оправдаться Мартин.

– Он бы никогда не смог вынести его отсюда.

– Все, что я приказывал, должно было послужить защите Кодекса и защите мира от него же.

Томаш покачал головой.

– Отец настоятель, я буду молиться за тебя.

Рыдания подступили к горлу Мартина прежде, чем ему удалось подавить их. Его неожиданно охватила уверенность: он проклят, и его бессмертная душа будет вынуждена отправиться в ад. Снова в его мозгу вспыхнула мысль: «Я совершил все это, желая послужить Тебе, Господи!», но она оказалась еще менее утешительной, чем раньше. Лицо Томаша было одновременно ожесточенным и сочувственным. Мартин знал: он раз и навсегда оказался за пределами их общества. Он хотел быть их старшим, а им нужно было от него послушание, предписанное правилами ордена, но он больше никогда не сможет вновь стать одним из них. «Меня это задело, – подумал он, испытывая отвращение к самому себе. – Понимание лежало так глубоко в скрывающих его ларях, под всеми цепями, обматывавшими их, и все равно оно меня задело». Он спросил себя, возникали ли подобные мысли хоть у кого-нибудь из его предшественников, и вспомнил все оставленные ими летописи. В них не было и следа сомнения в себе – и ни единого намека на то, что кто-то из них когда-то колебался, не решаясь использовать Хранителей так, как предусматривала их клятва. Они вместе старели на своей службе – отцы настоятели и Хранители, отгороженные от все уменьшающегося общества других монахов вокруг них и похороненные в развалившемся монастыре здесь, на краю христианской цивилизации. Теперь он был отрезан даже от своих предшественников; совершенно одинокий человек, который одновременно осознавал, что не мог поступить иначе, и ничего так страстно не желал, как иметь возможность не поступать так. Он смотрел на брата Томаша широко открытыми глазами и не знал, что по его щекам струятся слезы.