Загадочная Шмыга - Лада Акимова Страница 6

«Не хватало еще прямо сейчас в обморок грохнуться» — эта простая мысль заставила ее хоть немного улыбнуться… Все происходящее казалось сном.

Рубен Николаевич говорил о том, что у него возникла мысль пригласить ее сыграть Машу в спектакле «Живой труп». Он уверен, что она справится и ее Маша будет самой лучшей.

Она испугалась. Что он говорит? Цыганка Маша, любовь всей жизни Феди Протасова, — ее роль, и она просто создана для нее? Она, Татьяна Шмыга, артистка Театра оперетты, создана для глубокой драматической роли?

Как выяснилось, последнее она произнесла вслух.

— Да, Танечка, а что вас смущает?

— Но ведь у меня нет данных! — И это не было с ее стороны кокетством, ведь она действительно так считала. Даже у себя в театре она не поет ни Сильву, ни Марицу, ни Принцессу цирка, справедливо считая, что для этих вокальных партий у нее нет голоса.

— Таня, Татьяна Ивановна. — Симонов был абсолютно серьезен. — Я не очень разбираюсь в Сильве и Марице, но то, что вы сыграете Машу, я не сомневаюсь. Уж поверьте мне, в исполнении романсов на сегодняшний день вам равных нет, я слышал вас — и имею право так говорить.

Она улыбнулась. Насчет равных, это, пожалуй, Рубен Николаевич преувеличивает, а вот то, что она хорошо знает романсовую литературу, — это правда. И очень любит романсы. Ведь еще будучи студенткой училища, перепела, пожалуй, все романсы: и Рахманинова, и Чайковского, и Шуберта… Кюи, Дворжак, Франк — она купалась в материале. Наверное, все-таки не случайно, когда передумала становиться адвокатом и решила учиться музыке, захотела стать камерной певицей. Как ее любимая Нина Дорлиак.

— А как же Нина Львовна? — задала она наивный вопрос.

— Танечка, я же имею в виду исполнителей вашей возрастной категории. Уж поверьте мне, старику.

— Таня, Таня… — это уже дома Владимир Аркадьевич. — Откуда такие сомнения? Неужели после Чайковского и Рахманинова ты опасаешься, что не хватит голоса на «В час роковой»…

— А «Шалмаверсты»?

— Тебя смущает «цыганщина»? Сомневаюсь, что Рубен допустит ее на сцене.

— Вахтанговской сцене, понимаешь, Володя, — в-а-х-т-а-н-г-о-в-с-к-о-й! Я буду зажиматься, чувствовать себя скованно. Ведь кто, как не ты, должен знать, что моя стихия — музыка и комфортно я себя чувствую только лишь на сцене родного театра… Ведь музыка так много может рассказать.

Через несколько дней в кабинете Симонова она честно скажет, что любит «играть музыку». Он все правильно понял — мудрый Рубен Николаевич.

И уже позже, дома, услышит от мужа тихое «спасибо». И многое поймет. В тот период они еще понимали друг друга без всяких слов.

А через какое-то время в их квартире вновь раздастся телефонный звонок.

Звонили из Ленинграда от Леонида Сергеевича Вивьена — главного режиссера знаменитой Александринки, впрочем, в то время театр назывался Академический театр драмы имени А. С. Пушкина.

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна! — услышала она на том конце провода. — Как вы посмотрите на то, чтобы приехать в Ленинград и переговорить с руководством нашего театра?

Она поблагодарила за приглашение и… отказалась, прекрасно понимая, о чем именно может пойти разговор, хотя по телефону никто ей никаких конкретных предложений не делал. Любимый Театр оперетты перевесил все заманчивые перспективы выходить на сцену столь престижного в те времена театра.

«Бог дал голос, — скажет она спустя много лет в одном из своих интервью, — и, наверное, было бы неправильным не использовать этот дар свыше в полной мере. Во всяком случае, я считаю именно так».

В 1964 году она начала репетировать роль Элизы Дулитл в мюзикле «Моя прекрасная леди». Режиссером был Сергей Львович Штейн — она его обожала и работала с удовольствием. Каждая репетиция превращалась в праздник с шутками, юмором неповторимого Сергея Львовича. Он боготворил актеров, они платили ему взаимностью.

Увлеченная работой над новой ролью, она не сразу заметила, что муж изменился, замкнулся в себе. Однажды она спросила его, но в ответ ничего вразумительного не услышала. В то время Владимир Аркадьевич работал над новой постановкой — опереттой «Великолепная тройка». И она списывала изменение в поведении мужа на то, что у него что-то не клеится с постановкой. Театр — специфический организм, а оперетта — вдвойне. То, что «Великолепная тройка» не станет шедевром, было понятно с первых репетиций — обычная советская оперетта, уж сколько таких было в этом театре. И до Канделаки, и при нем. Что поделать, если не каждый спектакль становится шедевром. Помимо творчества в каждом театре есть план постановок, а уж сколько указаний сверху порой спускалось, особенно в советскую пору, и говорить не стоит. Ставились оперетты и на злобу дня. Остряки шутили: утром в газете, вечером — в оперетте. Что поделать, если тогда были такие времена. Канделаки пытался бороться с подобным, но он не был столь уж всесильным, и ему приходилось подчиняться руководству — в данном случае министру культуры СССР.

…Тот день она помнит до мельчайших подробностей. Она пришла домой после репетиции, вечером у нее был спектакль. Открыв дверь, вдруг обнаружила дома Владимира Аркадьевича. На нем в самом прямом смысле слова не было лица.

— Что случилось? — бросилась она к мужу.

— Фурцева только что подписала приказ о моем освобождении от занимаемой должности.

Она подумала, что ослышалась. Екатерина Алексеевна Фурцева — министр культуры СССР того времени — десять лет назад сама же чуть ли не умоляла Канделаки возглавить Театр оперетты. Тогда она была первым секретарем Московского городского комитета партии, а по сути самым главным человеком в городе. И тогда даже пошла на его условия: несмотря на то что он главный режиссер театра, он будет продолжать выступать на сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. В противном случае он откажется.

Фурцева тогда была готова, пожалуй, на что угодно, лишь бы Канделаки согласился. Театр напоминал тонущий корабль, и Екатерина Алексеевна прекрасно понимала, что кроме Канделаки эту пробоину никто не заткнет. Когда он не соглашался, она грозила партбилетом. Знала, на что давить. Но и Канделаки внакладе не остался — либо действующий актер своего театра, либо… Сейчас даже трудно поверить в то, что со всесильной Фурцевой можно было вести себя подобным образом. Но Канделаки именно так себя и повел. Сразу расставив все точки над i. Я соглашаюсь на ваши условия, а вы выполняете мои…

Он заткнул пробоину. Практически в одиночку. Оперетты «Белая акация» и «Поцелуй Чаниты» имели столь оглушительный успех, что поначалу мало кто что понял. Еще вчера корабль буквально шел ко дну, а сегодня бороздит просторы океана. Пришлось Канделаки признать командиром корабля. И даже те, кто его недолюбливал, вынуждены были вежливо улыбаться. Конфликтовать с ним в открытую опасались. Но за спиной шипели, мол, почему это главный режиссер «перебегает дорогу» другим актерам и сам играет роль Чезаре в собственной же постановке. И совсем при этом забывали о том, что спектакль «Поцелуй Чаниты» ставили Сергей Штейн и Галина Шаховская.