Макс Вебер. На рубеже двух эпох - Юрген Каубе Страница 6

Стоит подробнее изучить книги, оказавшиеся на письменном столе Вебера в Рождество 1878 года, ибо они о многом могут нам рассказать. Так, например, Эрнст Курциус, автор «Греческой истории», которую Вебер хотел получить в качестве подарка на Рождество, в то время был своего рода дежурным специалистом по античной Греции в Берлине. В год рождения Вебера им была прочитана лекция по истории греческого искусства, повлиявшая на дальнейшие исследования классической древности [22]. В течение шести лет он был воспитателем кронпринца Фридриха Вильгельма, вошедшего в историю как кайзер Фридрих III, который правил всего 99 дней. В период между 1875 и 1881 годами Курциус руководил раскопками вблизи Олимпа. Кроме того, он был секретарем филолого–исторического отделения Прусской академии наук и профессором Берлинского университета, причем преподавал он не только археологию, но и «красноречие»: это был последний ученый в Берлине, названный в приказе о зачислении «профессором красноречия». То, что речи на университетских торжествах — с 1849 года уже не на латыни, а на немецком — неизменно произносил специалист в области так называемой классической древности, не было случайностью. Ученые, занимавшиеся изучением античности, считали себя частью тех исторических сил, которые способствовали объединению Германии в 1871 году. Когда Курциус в 1869 году вручил Бисмарку ту самую «Греческую историю», что через много лет оказалась среди рождественских подарков Макса Вебера, будущий рейхсканцлер, как гласит предание, назвал историю становления народа, который, несмотря на свое духовное и интеллектуальное величие, попал под иноземное господство, вкладом в национальное объединение Германии.

В то время такие далеко идущие сопоставления были общеприняты. Когда в 1862 году конституционный спор между прусским монархом и парламентом достиг своего апогея, Курциус посвятил ежегодную торжественную речь в университете теме «Дружбы в эпоху античности» и, разумеется, прославил в ней дух единства и доверия, соединявший в Греции «разнородные элементы на благо всего организма в целом» [23]. В 1864 году, в год рождения Макса Вебера, когда римский папа Пий IX издал энциклику «Quanta Сига» с требованием подчинить государство церкви и со знаменитым перечнем современных ересей, Курциус прославлял греков за то, что они сумели отстоять свою свободу перед угрозой теократии.

Итак, классический канон образования пока еще в силе, и Вильгельм II еще не вынес ему свой простой, но суровый приговор (1890): «Кто сам учился в гимназии и знает ее изнутри, тому известно, чего ей не хватает. А не хватает ей прежде всего национальной основы. Мы должны строить гимназическое образование на немецком фундаменте и воспитывать в молодом поколении немцев, а не греков или римлян! [24]» Макс Вебер рос в эпоху, когда две эти составляющие — немецкая и классическая — пока еще не вступили в борьбу за сферу образования. Пока еще не наступила эпоха, когда античность стала подаваться буржуазии как нечто чуждое, архаичное, далекое в своих идеалах и требованиях. Впрочем, историк церкви Франц Овербек — университетский приятель Макса Вебера–старшего, состоявший с ним в одном студенческом братстве в Гёттингене, — уже в 1873 году в своей работе «О том, насколько христианской является наша теология сегодня» писал о пропасти между изначальным христианством поздней античности и современным христианством, а годом ранее Фридрих Ницше в своем трактате «Рождение трагедии из духа музыки» писал о бездне, разделяющей греческую античность и буржуазный мир XIX века с его сентиментальной тоской по этой самой античности. Однако общественный резонанс эти констатации вызвали лишь десять или даже двадцать лет спустя. Так что в отношении юного Макса Вебера еще можно утверждать, что его способность политического и исторического суждения формировалась в постоянном сопоставлении современной политики и античности.

Тем не менее впоследствии Рим всегда интересовал Вебера больше, чем Афины, а, кроме того, по мнению исследователя творчества Вебера Лоуренса Скаффа, именно Рим, «а не современное ему национальное государство питал его историческое воображение» [25]. Пожалуй, если говорить еще точнее, Рим довольно рано стал той исторической кулисой, на фоне которой Вебер воспринимал особенности современной ему эпохи. Уже через три недели после упомянутого в начале главы Рождества он докладывал своему кузену о первых впечатлениях от книги о соратниках Цицерона и, в частности, о том, что ему показалось «странным» введение, где Гастон Буасье, говоря об особенностях дружеской переписки в древнюю и современную эпоху, предсказывает, «что скоро мы будем посылать друг другу сообщения исключительно при помощи телеграфа» [26].

Книга Буасье, вышедшая на немецком в 1869 году, также наглядно иллюстрирует тот сравнительный подход, который формировался в ходе занятий античной историей. «В те времена политиков отличала гораздо большая потребность писать письма, нежели сегодня» [27]. В том, что знаменитый французский специалист по античности и пожизненный секретарь французской Академии наук прав, Макс Вебер мог убедиться, глядя на своего отца. Сегодня, по мнению Буасье, переписку политикам заменяют газеты, и даже частная корреспонденция, скорее всего, будет постепенно сходить на «нет», ибо ввиду быстрой доставки отправленных почтой писем уже не будет смысла долго трудиться над отдельным письмом. «Сейчас, когда мы знаем, что можем написать и отправить письмо, когда захочешь, мы уже не собираем материал […], не пишем впрок, не “спешим опустошить свои хранилища”, не прикладываем усилий, чтобы ничего не забыть […]». «Вне всякого сомнения, — продолжает Буасье свое предисловие, показавшееся Веберу странным, — скоро на место почты придет телеграф; и тогда мы будем посылать сообщения исключительно при помощи этого трескучего устройства, символа материального и всегда спешащего общества, причем в характерной для него стилистике, стараясь передать немного меньше необходимого» [28].

Не исключено, что выбор книги о переписке Цицерона с друзьями в качестве рождественского подарка связан с рекомендацией того самого кузена Фрица Баумгартена. За три месяца до Рождества Макс Вебер сетовал на то, что «до сих пор едва ли не в каждой прочитанной мною книге о Цицероне его хвалили, но, по сути, я так и не знаю, на чем основана эта похвала». Вебера интересует политическая позиция древнеримского юриста и консула, чью первую речь против заговорщика Катилины он считает «не более чем затянутым хныканьем и причитанием», которое должно было лишь еще больше убедить предателя в правильности его намерений, тем более что Цицерон просит его покинуть город. «Разве он не мог задержать его в городе и прикончить? Ведь наличие заговора было очевидно. Никто бы не поставил ему это в вину, он и сам об этом говорит». Так нет же, Цицерон колеблется, проявляет слабость, действует нерешительно и оказывается неспособным выждать правильный момент. Книга Буасье, вероятно, укрепила Вебера в его мнении, так как французский историк видит дарование Цицерона лишь в его природном тщеславии: в своем стремлении понравиться публике он постоянно наблюдает за тем, о чем потом рассказывает, и эта готовность удивляться всему, что происходит вокруг, ради последующего увлекательного рассказа делает его посредственным политиком. В дальнейшем в политических выступлениях Вебера мы еще не раз встретим требование к политикам быть более решительными и однозначными в своих действиях. Пока же он сам проявляет суровую решимость в том, что касается чтения. В августе 1879 года он пишет кузену, что намерен прочитать все четырнадцать «Филиппин» Цицерона, чтобы найти «пример определенного типа гипотетического высказывания» [29]. Вероятно, для учителей латыни Вебер был настоящей отрадой, а может, и наоборот — кошмаром.