Конрад Аденауэр - немец четырех эпох - Всеволод Ежов Страница 6

Особое удовольствие испытывали в Старой Пинакотеке — одной из крупнейших картинных галерей Европы. Ходили в нее раз за разом. Подолгу останавливались перед каждой картиной. Внимательно рассматривали живопись немецкой школы. Вглядывались в портреты Альбрехта Дюрера, его четырех апостолов, в распятого Христа Лукаса Кранаха Старшего и его Марию с ребенком, в мрачноватые лица на портретах Христофа Амбергера, в загадочные пейзажи Альбрехта Альтдорфера.

В зале нидерландской школы проходили мимо непонятных картин Хиеронимуса Босха, но обсуждали каждую деталь запоминающегося лица «Старой крестьянки» Питера Брейгеля Старшего.

Поражали картины Рубенса. Они занимали два просторных зала, влекли не только выразительностью и яркостью красок, но и своими огромными размерами, усиливавшими эффект восприятия его мифических и библейских героев. Молча, несколько смущаясь, любовались роскошными полнотелыми красавицами, обнаженную плоть которых художник выписывал с особой тщательностью. Надолго приковывали к себе внимание рубенсовские «Низвержение в ад грешников» и «Страшный суд» с бесчисленным количеством человеческих фигур, обреченных на вечные муки.

В соседнем зале спокойная живопись Антониса ван Дейка как бы уравновешивала неистовство Рубенса.

Голландскую живопись представляли немногие и весьма выразительные полотна с религиозными сюжетами Рембрандта ван Рейна. С ними контрастировали пейзажи и бытовые сцены малоизвестных художников. Бесконечные ровные ландшафты, веселые лица крестьян, красочные натюрморты поднимали настроение. Друзья по несколько раз возвращались к впечатляющим полотнам.

Меньше внимания уделяли итальянцам. Сошлись во мнении, что хороши лишь «Голова Марии» Сандро Боттичелли да мадонны Рафаэля. Испанских же мастеров разбирали тщательно. По своему трактовали необходимость удлиненных, надолго запоминающихся лиц и фигур Эль Греко, говорили о строгости портретов Веласкеса, о прекрасных жанровых сценках с детьми Мурильо, о малоизвестных картинах Гойи. Среди немногих работ французских мастеров выделяли «Аполлона и Дафнию» и «Мидаса и Бахуса» Никола Пуссена.

Пришли каникулы. Конрад подсчитал финансовые возможности и решил, что денег хватит на небольшое путешествие. Шлютер горячо одобрил идею. На поездах по самым дешевым билетам, частично пешком добрались до Швейцарии, побывали в Северной Италии и Богемии. Ночевали в крестьянских домах, иногда на вокзале. Видели жизнь иную, чем в Германии. Общим оказывалось только то, что степень благополучия простых людей определял лишь их труд. Подобные наблюдения занимали друзей больше, чем пейзажные красоты.

Мюнхен многое дал молодому Аденауэру. Расширился его эстетический кругозор. Крепла любовь к живописи, театру, музыке. Он не стал одержимым поклонником искусства, но навсегда научился радоваться ему, черпать в нем духовные силы для прозаических жизненных дел. Аденауэр формировался прежде всего как прагматик. Учеба и перспективы, открывавшиеся ею, доминировали в его практическом уме. Он был уверен, что сделает карьеру на юридическом поприще. Увлечение искусством лишь дополняло и делало более разносторонней и интересной его целеустремленную жизнь.

Из столичного Мюнхена после двух семестров Аденауэр переехал поближе к дому в тихий провинциальный Бонн. Город вел свою историю от римлян, но среди рейнских городов был, пожалуй, самым незаметным. Мало кто помнил, что здесь родился Бетховен, ибо вся творческая жизнь композитора прошла в других городах. Выделялся лишь университет, чьи здания дворцового типа и прекрасные обширные газоны перед ними являлись главными достопримечательностями Бонна. Университет основал прусский король Фридрих Вильгельм II в первой четверти XIX века. Для гогенцоллернов стало традицией учиться именно здесь. Принцы, князья, придворный люд почитали своим долгом отметиться в боннском университете.

В Бонне Аденауэр завершил университетское образование. Выпускные экзамены за шесть семестров и дипломную работу сдал на «хорошо». Чтобы стать официальным кандидатом на административную или судебную должность, нужно было выдержать вторые специальные экзамены. Он отправился для этого в Берлин. Здесь пришлось удовольствоваться лишь оценкой «удовлетворительно». Из имперской столицы возвращался с сильно задетым самолюбием. К тому же он знал, что с такой оценкой труднее претендовать на должность.

Аденауэр вернулся в родной Кёльн с дипломом в первый год XX века. С устройством все обошлось благополучно. Он получил место в городской прокуратуре. Мать перекрестила младшего сына. Отец пожал руку и сдержанно поздравил.

— Не сомневаюсь, что будешь работать старательно и продвигаться по службе.

Он не ошибся. Вскоре на усердие и деловую четкость Аденауэра обратил внимание советник юстиции Каузен, известный в городе адвокат и политический деятель. Он успешно выступал по гражданским делам в Высшем земельном суде в Кёльне и был председателем фракции партии Центра в городском собрании. Каузен предложил Аденауэру работать в его адвокатской конторе. Судьба улыбнулась начинающему юристу.

Многому научился Аденауэр у Каузена. С присущей ему выдержкой скрупулезно разбирался в самых запутанных делах. Вскоре он уже самостоятельно выступал в судебных заседаниях. Его речь не блистала красивыми оборотами, яркими пассажами. Но она всегда отличалась безупречным логическим построением и надежными аргументами. Он научился убеждать судей в своей правоте и методично разбивать позиции противников. Многие дела выигрывались благодаря целеустремленной защите молодого адвоката, подкрепленной советами многоопытного советника юстиции Каузена.

В двадцать восемь лет Конрад Аденауэр женился. С Эммой Вейер — девушкой из старинной бюргерской, но малозажиточной семьи — он познакомился в теннисном клубе с веселым названием «Мокрый до нитки». Теннисом и вообще спортом Конрад не увлекался ни в молодости, ни в последующие годы. В клуб он, как и многие другие, ходил посидеть за кружкой пива со знакомыми, поговорить о событиях в Кёльне, о предстоящем карнавале, поиграть в скат.

Ухаживал за понравившейся девушкой чинно, в рыцарском духе кайзеровского времени. Помолвка состоялась в 1902 году, когда Аденауэр работал асессором в конторе Каузена. В темном костюме, с высоким стоячим воротничком сорочки и галстуке бабочкой пришел он к матери Эммы (отец к тому времени умер) просить руки дочери.

Фрау Вейер доброжелательно встретила жениха. Расспросила о семье, о службе.

— На какие средства вы думаете содержать семью? — задала она прямой вопрос.

Аденауэра он не смутил. Добропорядочная немецкая мать не могла не спросить об этом. Надежность и благополучие для нее были куда важнее любых эмоций.

— Я уже накопил порядочный юридический опыт, — солидно сказал жених. — В скором времени намереваюсь открыть нотариальную контору и зарабатывать шесть тысяч марок в год.

Ответ удовлетворил мамашу Эммы. Помолвку объявили. В то время Аденауэр серьезно думал о деятельности нотариуса в каком-нибудь спокойном городке, о занятии садоводством, о жизни в тишине и скромном достатке. Он ушел из конторы Каузена и стал помощником судьи в кёльнском земельном суде. Работая здесь, думал он, легче реализовать идею о нотариальной конторе. Жизнь, однако, пошла по иному пути.