Мария Федоровна - Юлия Кудрина Страница 6

Грустно, очень грустно будет говеть в разлуке с душкой Ма, с тобой, милый мой друг, с маленькими, как вас будет недоставать в нашей милой церкви. Вспомни обо мне, когда будут петь „Ныне силы небесные с нами невидимо служат“. Когда это поют, я готов плакать как ребенок, так на меня действует этот напев. Когда слышишь эту песню, невозможно, чтобы не пришло желание достойно причаститься.

Итак, еще раз прости меня, милый брат, за все. Целую тебя крепко, Мама́, сестру и братьев тоже. Непременно буду писать Мама́ завтра в понедельник по почте.

Дезориентирована в отношении диагноза цесаревича была и датская королевская семья. Согласно информации, которая поступала в Данию, в частности через письма цесаревича Дагмар и императрицы Марии Александровны королеве Луизе, никто не мог предположить, что состояние здоровья Никсы столь критическое и что он смертельно болен. Об этом свидетельствует письмо королевы Луизы императрице Марии Александровне, направленное ею 26 февраля 1865 года из Фреденсборга. Из него явствует, что король и королева Дании жили в преддверии скорой свадьбы своей дочери. Королева Луиза писала императрице:

«Мое сердце переполнено чувствами, и мои мысли теперь обращаются к Вам, моя дорогая сестра и кузина, к Вам, кто скоро будет вместо меня рядом с моим дитя. Вы ответили мне такими сердечными и добрыми словами, что я не могла читать без слез Ваше письмо, за которые благодарю Вас от всего сердца. Когда придет время отдавать Вам Вашу дочь за того, кого она полюбит, в семью, которую она должна будет полюбить, только тогда Вы поймете все, что я чувствую сейчас: счастье, смешанное с грустью, которую невозможно вынести при одной мысли, что это ее (Дагмар. — Ю. К.) последний праздник at home (дома (англ.). — Ю. К.) на родине, в своей семье, из которой уже двое вылетели, оставив здесь безграничную пустоту. Ваше письмо, написанное сочувственными словами, наложило смягчающий бальзам на кровоточащую рану в моем сердце. Эти слова могут исходить только от матери, я их так хорошо понимаю. Они мне так хорошо знакомы, что я могу лишь благодарить небо за будущее моей дочери.

Позвольте нам так думать, дорогая сестра и кузина, мы столько страдали и столько еще будем страдать, что мысль о предстоящем расставании, когда необходимость разлучит нас с нашим солнечным лучиком, кажется нам невероятной. Минни нас радует своей веселостью, и мое утешение в ее сочувствии и понимании нашей печали; у нее характер более серьезный, чем у ее сестры. Как показало время, к тому же она еще и мой большой друг. Она любит милого Janitcheff (Янышев Иоанн Леонтьевич, протопресвитер, учитель и наставник Дагмар. — Ю. К.) сердцем, и я могу Вам процитировать ее слова о том, что он указал ей путь, который, как она мне вчера сказала, „единственно верный“. Я возблагодарила Бога и хочу, повторяя эти слова, доставить Вам удовольствие. Не бойтесь, что она не сразу и не совсем приспособится к Вашей жизни, позвольте ей сохранить свою натуру и простодушие. Она последует Вашему примеру с любовью и добротой и, прекрасно им ведомая, не останется чужой в Вашей семье, которую она уже любит всем сердцем, а делить власть в семье вещь для нее невозможная, так как ее любовь к России уже пустила корни в ее сердце, таком чистом и горячем. Она учится с яростью, если так позволительно сказать, произносить русские слова, довольно трудные для иностранки, но ее учителя полны надежды, что она вполне преуспеет уже через несколько месяцев.

Будьте так любезны поскорее дать мне знать о планах на будущее, чтобы мы, в свою очередь, смогли бы ответить на Ваши пожелания. Не сомневаюсь, что мы достигнем полного согласия. С тысячью благодарностей за поздравления нашей дочери и с уверениями в высоком уважении от Короля, я прошу Вас считать меня Вашей преданной сестрой и кузиной.

Находившийся в Санкт-Петербурге Александр II до определенного времени доверял диагнозу французских врачей. Он даже собирался поехать в Баден, где намеревался встретиться с цесаревичем. Братья цесаревича, в частности великий князь Александр Александрович, также были уверены, что болезнь брата не настолько серьезна и что скоро он поправится.

Однако вскоре отношение Александра II к болезни сына резко изменилось, особенно после того, как он прочел отчет итальянского профессора Бурчи и выслушал мнение петербургского врача великого князя доктора Здекауэра, который поделился с императором своими опасениями по поводу болезни наследника, согласившись с точкой зрения итальянского врача.

В марте 1865 года состояние цесаревича резко ухудшилось. Усилились боли в голове и спине. Он переехал на виллу Бермон, подальше от моря, но 13 марта, несмотря на плохое самочувствие, присутствовал на празднике егерей Императорской гвардии, на конкурсе стрельб, где, невзирая на боли в позвоночнике, раздавал призы, сидя в коляске. Пока стояли теплые дни, цесаревич старался держаться и не показывать окружающим свое ухудшающееся состояние. Он был человеком воли и не хотел отягощать своих спутников жалобами и стенаниями. На Масленицу он даже поехал смотреть карнавальную процессию из окон помещения, нанятого на Корсо. Увидевшие его были поражены его худобой, слабостью и бледностью.

В письмах же к отцу цесаревич уверял, что чувствует себя гораздо лучше. Об этом свидетельствуют письма Александра II Марии Александровне от 4, 12 и 18 февраля 1865 года.

Приезд в Петербург в марте 1865 года секретаря цесаревича Оома, его заявление, что цесаревич «тает как свеча», что силы к нему не возвращаются, лечение врачей Нелатона и Рейера совершенно не помогает, а диагноз профессора Бурчи абсолютно не совпадает с мнением французских врачей, заставили императора серьезно задуматься о болезни наследника.

26 февраля 1865 года, в день рождения своего второго сына, великого князя Александра Александровича, Александр II поздравлял супругу с праздником их «дорогого двадцатилетнего мальчика». «Да сохранит нам его Господь, — писал он, — с его столь чистым сердцем и да сделает его достойным его возраста и положения. Как грустно, что мы не можем вместе справить его совершеннолетие сегодня».

В первой половине марта известия из Ниццы о здоровье цесаревича приходили еще сравнительно утешительные. Когда в субботу 27 марта в Ниццу из Петербурга возвратился Федор Оом, Николай Александрович подробно расспрашивал его о том, что происходит в столице и как поживают братья. Оом отвечал, что всех братьев и особенно Александра Александровича огорчает его болезнь, на что цесаревич ответил: «За брата Сашу я не боюсь — это душа чистая и прозрачная, как кристалл». Весть о том, что на Пасху он приедет в Ниццу, страшно обрадовала цесаревича.

Не веря в успокоительные сообщения о состоянии наследника, Александр II принимает решение поехать в Баден, где намеревается встретиться с супругой и пригласить туда невесту цесаревича, чтобы познакомиться с ней. «Ты поймешь, милый друг, — писал он жене, — в какой степени я счастлив предстоящему скорому свиданию с надеждою провести с тобой день моего рождения… Итак, я желал бы приехать в Баден или в один день с тобою, или на другой день после тебя».