Пожирательница гениев - Мизиа Серт Страница 6

Этим же летом Александр Дюма [42] встретил у бабушки ее молодую русскую родственницу Жюли Фегин. Он был так ослеплен ее красотой, что, несмотря на ее сильный славянский акцент, настоял на том, чтобы в «Комеди Франсэз» ей поручили роль в «Капризах Марианны» Мюссе [43].

Впрочем, имела большой успех… ее красота! Бедное дитя, ее ожидала трагическая судьба. Став любовницей князя Сагана, уверенная, что будет его женой, она узнала о предстоящей женитьбе князя на мадемуазель Позман-Бланко. На другой день, когда Саган пришел к ней, он застал Жюли в ванной. Она схватила револьвер, лежавший на туалетном столике, и, приказав князю ни на шаг не приближаться, поклясться, что слух о его женитьбе ложный, иначе она немедленно застрелится. Так как князь довольствовался тем, что пожал плечами, она выстрелила в себя. Ей не было и двадцати лет. Я до сих пор помню это прелестное лицо и массу светлых волос…

Среди всего этого неистового романтизма мы, дети, были предоставлены сами себе и пользовались полной свободой. Нашей штаб-квартирой стал курятник. Так как я была самой младшей, то не очень понимала, в чем точно состояли «адские игры», которыми они забавлялись, тем более что меня выставляли за дверь в самый решающий момент. Что происходило там между всеми этими юными и слишком любопытными монстрами?.. Я лишь смутно это могла вообразить.

Даже «адские» радости имеют свой конец. Настало время братьям возвращаться в лицей. А меня решили отправить к моим дяде и тете Костер.

Бездетные крупные промышленники, они хотели меня удочерить. Так как Костеры были очень богаты, эта идея соблазнила бабушку. Осенью я приехала в их большой дом в Ганде и стала их куклой… куклой очень нарядной и элегантной.

Главным занятием тети Мари было, сидя у окна, с помощью «шпиона» — ручного зеркальца — подстерегать возможных визитеров. При этом она без конца расшивала свои кашемировые шали. Никогда рукоделье не казалось мне таким нудным занятием.

Дядя был человеком довольно вульгарным, по-видимому, к тому же страдающим некоторым мужским бессилием, так как он почти не интересовался своей красавицей женой. Я испытывала к нему жгучее отвращение. Его грубость, манеры и запах его сигары до сих пор вызывают у меня тошнотворные воспоминания.

Между тем тетя Мари, заброшенная мужем, постепенно чахла со своими «шпионом» и кашемирами. В один прекрасный день, когда ее экипаж почему-то задержался, она села в трамвай. Платя за билет, она взглянула на кондуктора — этот человек решил ее судьбу. Тетя влюбилась так неистово, так страстно, что с этих пор ее единственной заботой стало вновь и вновь видеть предмет своей любви. Я воображаю, какой драмой должна была быть в то время для молодой и прелестной женщины, живущей в провинциальном городе, где ее элегантность привлекала внимание местного общества, эта «неприличная» страсть. Вероятно, она решила пожертвовать собой, так как внезапно слегла в постель и отказалась от еды. Вскоре приказала закрыть ставни: свет причинял ей боль. Потом, повернувшись к стене, свернулась калачиком и оставалась неподвижной. Через три недели она умерла.

От неподвижности ее ноги одеревенели и перестали гнуться. Когда ее обряжали, чтобы положить в гроб, пришлось их раздробить.

После смерти тети Мари меня поместили в монастырь Сакре-Кёр [44] на бульваре дез Инвалид. Я пробыла там шесть лет.

Дом отца в Париже — Чета Доде — Занятия с Форе — Смерть мачехи — Третья жена отца — Монастырь Сакре-Кёр

За это время отец построил для себя особняк на улице де Прони, рядом с парком Монсо. Этот район считался тогда модным и респектабельным местом, местом, где «надо было строить». Фасад дома, спроектированного им, был относительно прост: его украшали только четыре больших медальона из золотой мозаики [45] с изображением Шекспира, Данте, Микеланджело и Леонардо да Винчи!.. Два входа вели в дом. В ателье скульптора — огромная лестница с перилами в виде шнура из толстого красного бархата. Она играла важную роль в жизни детей. Мы располагались на ступеньках, чтобы увидеть, как расходятся гости. Главным развлечением было наблюдать за четой Доде [46]. Он, бедный, страдал нарушением координации. Вид бесчисленных ступенек, которые ему предстояло преодолеть, держась всего лишь за бархатный шнур, вызывал у него неудержимую дрожь. Мадам Доде ободряюще похлопывала его по спине, а мы, дети, задыхаясь от сдерживаемого смеха, надеялись, что он полетит вниз.

Лестница служила также сценой для наших представлений. Я изображала балерину, без устали изобретая танцы и прыгая босиком по ступенькам.

Лестница — на этот раз с настоящими перилами! — пролет которой был весь обтянут голубым джутом, расшитым золотыми лилиями, вела на второй этаж.

Стены большого зала были затянуты красным шелком, потолок — гобеленом, поддерживаемым тяжелыми золотыми шнурами. На карнизе под потолком большими готическими буквами написано: «Любите природу больше, чем искусство. Искусство больше, чем славу. Искусство — средство. Природа — основа».

Монументальный камин был выложен фаянсовыми плитками работы Луки делла Роббиа [47]. По обеим сторонам камина стояли витрины с итальянскими раковинами. Мебель обита гобеленами эпохи Людовика XIII. Бронзовая статуя Жанны д’Арк в центре зала возвышалась на колонне, окруженной огромным обитым шелком пуфом. Вокруг статуи — зеленые растения, на которые сверху капала вода. Это было устроено так искусно, что ни одна капля не падала мимо. Загадка — так и не разгаданная мною.

Будуар, целиком выдержанный в китайском стиле — ткани, фарфор и безделушки, — освещался двумя страшными драконами из черной бронзы, изрыгавшими лучи газового света.

Столовая, меблированная в итальянском стиле, большая и унылая, со стенами, обитыми кордовской кожей, выходила в оранжерею, где в моем воображении происходили все любовные сцены из романов, которые я тайком читала.

Из оранжереи спускались в сад, главным аттракционом которого был пони. Он имел свободный доступ в ателье отца и не упускал случая проникнуть оттуда в дом. Часто во время обеда он заявлялся в столовую, чтобы попросить сахар.