Филипп Орлеанский. Регент - Филипп Эрланже Страница 6

Это счастливое семейство 18 февраля торжественно появилось и часовне версальского дворца. Все восхищались молодыми. Исполненный достоинства герцог Шартрский был в белых одеждах, расшитых бриллиантами; худощавый, несмотря на входившую в моду немецкую пышнотелость, красивый, с прекрасным цветом лица, немного щурившийся от близорукости, с чувственным ртом, очертания которого напоминали Генриха IV. Невеста, непорочная, как лилия, в платье, украшенном кружевами и вышивкой, казалась веселой; ее несколько удлиненное лицо светилось улыбкой, белокурые локоны украшены диадемой. Талию мадемуазель де Блуа нельзя было назвать безупречной, но красотой рук она могла соперничать лишь со своей бабушкой, Анной Австрийской, а ноги поражали миниатюрностью.

Вел службу кардинал де Нуйон. За свадебной церемонией последовали обед, прием, концерт, ужин и бал, на котором было все, кроме веселья. Затем торжественный кортеж проводил молодых в покои, где из королевских рук новобрачные получили свадебные рубашки и удалились туда, где их ждала огромная позолоченная кровать, которую ранее благословил дворцовый капеллан.

А на другой день признательный король позвал в «святая святых», каковым считался кабинет мадам де Ментенон, сына аптекаря из Брив-ля-Гайард и спросил, что тот желает получить за оказанную услугу.

Это был первый и последний раз, когда Дюбуа потерял голову. Ошеломленный, он возомнил себя Мазарини и, не моргнув глазом, попросил кардинальскую шапку. Воцарилось глубокое молчание. Раздражение и недовольство отразились на лице короля, которое сразу стало ликом разгневанного божества, перед которым дрожали даже самые отважные, — дерзкий аббат понял, что теперь он должен уйти в тень.

Герцогу Шартрскому было семнадцать с половиной, герцогине еще не исполнилось пятнадцати. Оба были умны и красивы и оба могли встретить любовь на своем пути, если бы глупая династическая гордость не обратила ее в бегство.

Некоторые представления со временем меняются, как мода, и нам сегодня трудно себе представить, какой властью в XVII веке обладало понятие «ранга» над всеми, начиная с праздных принцев, для которых оно было главной заботой. Следует признать, что Филипп был менее других подвержен этому юношескому предрассудку, но унижение, пережитое им во время помолвки, осталось мучительным воспоминанием, да и безутешная мать каждый день настраивала его против незаконнорожденных детей.

Несмотря на внешнюю хрупкость, юная принцесса по натуре отнюдь не была жертвой. Когда что-то задевало ее, в душе девушки рождалось высокомерие мадам де Монтеспан, и она отвечала на дерзость презрением. Окруженная с ранней юности недругами и слишком высокомерная, чтобы просить кого-либо о помощи, она сделала своим единственным оружием гордость, доведенную до неистовства. Ей ставили в упрек, что она рождена вне брака, а она превратила это в достоинство, уверенная, что дочь великого короля выше любого из принцев крови. Неравный брак с герцогом Шартрским? Но это она оказала честь Орлеанскому дому, смешав их кровь с кровью Людовика XIV! После нескольких оскорблений, проглоченных молча, она вела себя со свекровью и с мужем с надменностью и высокомерием, выводившими Мадам из себя. Филипп звал ее «мадам Люцифер», и она говорила, что это прозвище нисколько ее не задевает.

В остальном же Франсуаза-Мария была робкой, скрытной, неразговорчивой, а в присутствии короля пугалась и начинала заикаться. Апатичная, она проводила целые дни, полулежа в огромном кресле и играя в карты со своей закадычной подругой, герцогиней Сфорца. Мадам, вспотевшая после охоты на волка, насмехалась над этой пустышкой, возмущаясь ее привычками, креслами, внешностью, прислугой и — что было уж совсем несправедливо — ее нравами.

Сен-Симон пишет, что герцогиня Шартрская встречала мужа холодно, с оттенком превосходства и величия, которые могли только оттолкнуть его. Но не была ли то просто стыдливость робкого ребенка, который, вынеся столько унижений, не умел сделать шаг навстречу? Несчастье этих двух супругов заключалось в их молодости: они не сумели довериться друг другу.

Но как бы там ни было, злым феям не удастся полностью их разлучить. Без сомнения, Филипп предпочитал красоту более чувственную и женщин более опытных, но он не остался равнодушным ни к уму, ни к очарованию своей жены. Франсуаза-Мария унаследовала от мадам де Монтеспан острый ум, которому эта женщина была обязана своим влиянием на короля. И если герцогиня Шартрская не могла разделять увлечения своего мужа, то она могла оказывать на него влияние, которое было не под силу фаворитам.

После свадьбы молодые люди провели вместе совсем немного времени. Их первые любовные отношения проходят под знаком Марса, их счастье непостоянно и непрочно, на небо часто набегают тучи, но нет-нет да пробиваются сквозь них жаркие солнечные лучи.

Когда на деревьях появляется листва и начинают петь птицы, слышится глухое бряцание оружия. Наскоро обняв жену, Филипп снова надевает кирасу и не мечтает более ни о чем, кроме славы.

«Позолоченную толпу», сверкающим роем окружавшую маршала Люксембургского, составляли шурины Филиппа, герцоги Менский и Бурбонский, его двоюродный брат принц Конти, любовник герцогини Бурбонской; оба Вандома, потомки Генриха IV и Габриэль д’Эстре, принц де Тюренн, герцог д’Эльбёф, маркиз де Фекьер. За исключением герцога Менского все они, по примеру своего генерала, были людьми ветреными, вздорными, беспутными и отважными. Все были не прочь подраться, побогохульствовать, как следует выпить, любили сальные шутки и никогда не упускали случая подтрунить над мадам де Ментенон.

Филипп, самый юный в компании, с наслаждением открыл для себя этот оазис свободы. Веселые застолья, во время которых никто из офицеров не смел потревожить маршала, блеск остроумия и фривольности, развили у него манеры, приводившие Мадам в отчаяние.

Восемнадцатилетний юноша чувствовал бы себя обесчещенным, если бы уступал в цинизме и распутстве остальным членам этого круга. И герцога Шартрского видели то пьяным до беспамятства, то устраивающим скандалы в самых непотребных местах, то появляющимся в окружении потаскух с расстегнутыми корсажами. Каждый вечер он приводил к себе в качестве трофея одну из этих молоденьких распутниц, от которых всегда разило пивом, и смех их долго доносился из-под полога палатки.

Поединок маршала Люксембургского и Вильгельма Оранского происходил на равнинах Фландрии, усеянных трупами.

Французская армия, успокоенная донесениями разведки, 3 августа 1692 года располагалась на узкой и открытой равнине под Стейнкерком, когда около трех часов утра двадцатичетырехтысячная армия врага неожиданно затрубила в фанфары. Полуодетые и протиравшие заспанные глаза Конти, герцог Шартрский и еще несколько человек получили приказ защищать деревню Стейнкерк, под которой развернулось основное сражение.

Конти, со знаменем в руках, сражался как дьявол. Он не успел даже пристегнуть свой кружевной воротник, развевавшийся теперь вокруг его шеи. Филипп не отставал от него, а когда маркиз д’Арси попробовал умерить его пыл, Филипп ответил: «Месье, в бою у меня только один гувернер — моя шпага!»