Аттила - Эрик Дешодт Страница 6

Папа, канонизированная пастушка, император-святоша — все трое не похожи друг на друга, как только это возможно среди людей, но все они служили религии, которая тогда главенствовала в указанном пространстве. Этого оказалось достаточно, чтобы оправдать прозвище «Бич Божий» (язычник Аттила гордился тем, что его заслужил), которое следует понимать в самом что ни на есть христианском смысле этого слова: тот, через кого должна свершиться кара Господня. Тысячу лет спустя во Флоренции Савонарола присвоит французскому королю Карлу VIII титул Меча Господнего, словно некое божественное достоинство [8].

В начале V века, отмеченного в истории гуннской эпопеей, у всех захватывало дух при мысли о великих нашествиях, вызванных гуннами и завершившихся вместе с ними. Складывается такое впечатление, что почти целых три столетия по Европе с востока на запад шли одни за другими, без передышки и роздыха, многолюдные разношерстные толпы, сначала встревожив, потом смутив, а в конце концов ошеломив Римскую империю, пока она сама не растворилась в массе пришедших с Востока.

Возникает вопрос о числе захватчиков. Сколько было аланов, сколько герулов, сколько готов и вандалов? Судя по хроникам, бесчисленные массы затопили Европу, а за ними шли всё новые и новые, в ускоренном темпе. Как будто некий бог, враждебный империи, сеял в азиатской пустыне миллионы зубов дракона, которые, прорастая, становились воинами, стремящимися разрушить Рим.

Если ограничиться гуннами, на которых и лежит ответственность за это нескончаемое землетрясение, самые щедрые демографические оценки ставят в тупик. Непонятно, каким образом столь малое количество привело в движение столь большое — большое, если верить тогдашним хронистам. Конечно, паника сыграла свою роль, с этим не поспоришь, но ею всего не объяснить.

Население Европы того времени оценивают в 30 миллионов жителей, но о числе гуннов спорят до сих пор. Предположения варьируют от пяти миллионов до 250 тысяч, от Урала и до Дуная, но первое нелепо велико, а второе нелепо мало. Разумнее всего выглядит число в полтора миллиона, из которого получается максимум полмиллиона конных лучников: все мужчины были воинами.

Огромная цифра. Это число Великой армии, вступившей в Россию в 1812 году, но в те времена население Европы вчетверо превосходило показатель V века. И потом, эти лучники никогда не собирались вместе. Гунны рассеялись по огромной территории: если ее не охранять, то потеряешь. Какой бы слабой ни была связь между звеньями военной цепи на этих просторах, какими бы подвижными ни были конники, обеспечивавшие их охрану, она отнимала большую часть личного состава. Сколько же оставалось, чтобы перейти Дунай?

Одна из наименее подозрительных цифр, которыми располагает сегодня счетчик, — количество подкреплений, предоставленных Руасом Аэцию для Флавия Иоанна, узурпировавшего престол после смерти Гонория в 423 году. Эту цифру — 50 тысяч гуннов — мало кто оспаривает. Это большая армия, и надо полагать, что граница, проходившая по Дунаю, — крайний предел, до которого продвинулись гунны к началу V века, — была местом чрезвычайного сосредоточения их сил, свидетельствовавшего об их намерении идти дальше. Как бы низко ни пала империя, с ней всё еще было труднее сладить, чем с аланами, готами, вандалами и иже с ними, выметенными из Средней Азии на тысячи километров.

Аэций уехал, а Аттила продолжал набираться сил и ума. Вскоре он стал правой рукой своего дяди Руаса, ему давали ответственные поручения и ценили много выше его брата Бледы, который был старше, но очень рано проявил себя безобидным жуиром. Все его посредственные способности были направлены на охоту, женщин и выпивку, он даже не думал обижаться на то, что младший брат задвинул его на задний план своей энергией, умом и честолюбием (вот уж воистину счастливый и редкий характер).

Неизвестно, сам ли он до этого додумался или идея принадлежала Руасу, а то и Аэцию, но в 408 году Аттилу отправили в Рим, чтобы исполнять там ту же должность, что и Аэций при дворе Руаса: быть «почетным заложником», связующим звеном между двумя державами, заявлявшими о своей дружбе.

Откуда взялась эта мысль, неизвестно, но предложил ее племяннику именно Руас. Надо полагать, он полностью доверял тринадцатилетнему подростку, раз отправил его к насквозь прогнившему двору императора Запада. И надо полагать, что он дорожил дружбой с Римом, чтобы в энный раз предпринять шаги к сближению с человеком, который неоднократно его отвергал. Наконец, надо полагать, что другие признаки пренебрежения — со стороны Феодосия II — задели его за живое, ибо Феодосий хоть и наградил Руаса титулом военачальника и прилагающимися к нему 350 либрами золота, не только по-прежнему отказывал ему в исключительной дружбе, но и предпочитал всем прочим гуннам Улдина с его конницей.

Феодосий платил Руасу и никогда ничего у него не просил; Улдину он тоже платил, но и требовал от него многого. Например, усмирить гота Гаинаса, который, тоже состоя у него на жалованье, провозгласил себя императором земель от Дуная до Рейна… (Улдин умчался вихрем, опрокинул готов, пленил Гаинаса и лично отрубил ему голову, которую отправил в Константинополь.)

Утратив надежду превзойти такого конкурента и, вероятно, полагая, что хотя у империи две головы, тело-то у нее одно, Руас подумал, что сблизиться с Римом значит и сблизиться с Константинополем. И предложил в заложники своего племянника Аттилу — еще столь юного, но чрезвычайно любознательного, которого все находили обаятельным, несмотря на его огромную голову, кривые ноги и огненные глаза, сверкающие из глубоких глазниц.

Гонорий посоветовался с Аэцием. Аэций посоветовал согласиться. Гонорий так и сделал, выразив согласие в учтивой форме: добрая молва достигла императора раньше самого этого молодого человека, пусть он поспешит, его здесь ждут. Аттила прибыл в Рим. Ему было 13 лет, Аэцию 19. Разлука не продлилась долго, никак не отразившись на дружеских чувствах. Заступничество Аэция их даже усилило.

Говорят, что он прибыл в Рим, но возможно — в Равенну. Западные императоры того времени жили на два города. Равенна не столь впечатляла, как сказочный город, колыбель ныне расколотой империи, где воспоминания довлели так сильно, что могли раздавить порфироносца, не обладавшего закваской Диоклетиана, если уж не Траяна. К тому же Равенна была защищена большими болотами, непроходимыми как для варваров, так и для всех остальных. Оборонять ее было легко, а императоры той эпохи помышляли только об обороне.