Древние цивилизации - Владимир Миронов Страница 6

Т. Коул. Земной рай – Эдем

Лишь в последнем акте, когда сияние Рая сменяет дневной свет, прощальный взгляд посетителей Эдема падает на Древо Жизни, освещаемое зловещим блеском мечей в руках грозных ангелов… Фрэзер смущенно признает: то, как поведана история грехопадения Адама (в Книге Бытия), долгое время оставалось «темным пятном» на репутации Бога. Ведь по смыслу рассказа «Бог не хотел дать в удел человеку ни познания, ни бессмертия и решил оставить эти прекрасные дары лишь для себя одного», поскольку побоялся, что если они достанутся человеку, тот станет равным своему Создателю, чего «Бог ни в коем случае не мог допустить». Автор уверяет, что Бог все же намеревался показать свое милостивое отношение к человеку, одарив его бессмертием, и что этому доброму намерению помешал змей-искуситель. Но глядя на то, как плохо порой живут люди на земле, невольно сомневаешься в чистоте Его намерений.

К слову сказать, в 1930–1932 годах на холме Тепе-Гавра, что в нескольких милях к северу от Ниневии, Е. Спейсер из Пенсильванского университета нашел удивительный перстень с резной печатью. На ней, видимо, был воспроизведен аналогичный сюжет: искушение первых людей – Адама и Евы, рядом с которыми изображен змей. Датируется перстень примерно 3500 годом до н. э. (хранится в музее Пенсильванского университета, в Филадельфии, США). Перстень доказывает, что «история искушения первых людей очень древняя». При раскопках в Ниневии обнаружили и другую печать, хранящуюся в Британском музее. В центре нее изображено дерево, справа – мужчина, слева – женщина, очищающая плод, а позади нее – некое змеевидное существо.

Мазаччо. Изгнание из Эдема

Жизнь создателям Библии, иудеям, как и грекам, представлялась частным владением, которое надо охранять днем и ночью. Возможно, поэтому посланец их бога и ходит вокруг Древа Жизни с мечом, подобно жрецу Неми, что днем и ночью, в зной и дождь оберегал священное дерево Дианы. Наши же плоды доступны всем.

Потусторонние демоны

Наше древо культуры и жизни служит иным целям и задачам. Нам нет нужды ни в страже из ангелов, ни в устрашающих демонах. Напротив, мы будем безмерно счастливы, если читатель, ничего не боясь, сорвет плод с интеллектуального древа и унесет его с собой. Пусть лучше русское, славянское Древо Жизни венчает птица Гамаюн, чей дивный лик «горит любовью» и «вещей правдою звучат уста, запекшиеся кровью» (А. А. Блок). Книги стоили нам «немало крови»! Надеемся, на пути к справедливости и истине вас не устрашат ни круги адовы, ни грозные и карающие ангелы с огненными мечами.

События древнего мира могут поведать о том, сколь непрочна и скоротечна жизнь. Одновременно покажут, сколь много хорошего и доброго могут свершить люди мудрости, терпения, трудолюбия и мужества. «Мужество – стойкость в исполнении должного», – писал Платон. Мудрость не равноценна ни образованию, ни даже занятию наукой, искусством. Скорее это свойство души и ума. «Мудрость есть возвышение души», – говорил Гегель. А вот терпение и трудолюбие – дар избранных. «Так пусть же дела ваши будут такими, какими вы захотите их вспомнить на склоне лет» (Марк Аврелий). «Пред вами – Книга Жизни и Откровений. Страницы ее – плоды с Древа Жизни или древа смерти. Все зависит от того, что вы захотите почерпнуть из нее. Только помните: выбирая книгу, вы выбираете судьбу. А встать лицом к лицу с судьбой – это ваш долг» (Энний).

Вопрос еще и в том, хватит ли терпения узреть в былом и настоящем то, что служит интересам жизни и правды? Услышите ли в шуме времен глас народов и мудрецов? Воспримете ли заповедные уроки тысячелетних цивилизаций? Сумеете ли вырваться из пут невежества, глупости и алчности? Готовы ли избавиться от легкомыслия, лени, равнодушия и слепой доверчивости, этих признаков слабости и беззаботности ума? Да минует всех нас невежество и апломб недоучек. Пусть же однако не замутнит разум и всезнайство, плод куцего обучения. Скажем же вместе с Вергилием: «Что ни случись, терпеньем и волею все превозможем».

Последуем путем выдающихся историков и философов прошлого. Среди них назовем имена Полибия и Геродота, Плутарха и Карлейля, что дали описание жизни героев и великих личностей. Всемирная история – это история того, что человек совершил, и в сущности, это – история великих людей, славно потрудившихся на земле. Великие люди – вожди и воспитатели человечества. Давая образцы поведения, они подсказывают нам, как достичь желаемого. Все или почти все содеянное представляет на самом деле «внешний материальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежавших великим людям, ниспосланным в наш мир». Поэтому их наследие и «составляет поистине душу всей мировой истории».

Правило, которым должен руководствоваться историк биографий ярких людей, сформулировал великий китайский историк Сыма Цянь: «О тех, кто опирался на высокие принципы, был необыкновенным человеком, выделявшимся в массе других, кто не терял нужного момента в сложившейся обстановке и прославил себя в Поднебесной, – об этих людях я и составил семьдесят жизнеописаний». Однако, во-первых, культура не исчерпывается одними героями; во-вторых, многие выдающиеся мужи в истории, к сожалению, не обладали высокими принципами, а многие истинные герои человечества остались в безвестности и были лишены заслуженного признания, хотя труд их жив, продолжая волновать и восхищать нас; в-третьих, к сожалению, сам народ часто отходит на задний план в исследованиях историков и деятелей культуры. А ведь именно он является истинным творцом мировых культур и цивилизаций. Но сей «великий немой» часто безмолвствует.

Однако так ли это? Так ли уж безмолвны народы? Вслушайтесь… Разве вы не слышите в их голосах неутихающую «песнь радости и печали»?! Могу сказать лишь одно: тема эта чрезвычайно обширна, пространна и беспредельна, как сама всемирная история… Рассмотрим образы и события мира, их отражения в умах народов. Вряд ли у нас получатся рассказы, подобные «Обозрению земли» Гекатея. Может, они будут как-то напоминать (хотя бы по форме) повести Плутарха с их невообразимым смешением философско-эстетических жанров и стилей. Не исключено, что иной читатель сочтет их скорее художественными или публицистическими, чем научными сочинениями.

Если даже это случится, я не очень огорчусь, повторив слова Дж. Неру: «Но я не могу писать о событиях прошлого академически (только академически. – В. М.), как историк или ученый. Я не обладаю необходимыми для этого знаниями, данными и подготовкой, да я и не расположен к такого рода работе. Прошлое или угнетает меня, или согревает своей теплотой, когда оно соприкасается с настоящим и становится как бы частью этого настоящего. Если этого не происходит, прошлое холодно, бесплодно, безжизненно, неинтересно. Я могу писать о нем, как я это делал и раньше, лишь ставя его в какую-то связь с моими сегодняшними мыслями и действиями, и тогда занятие историей, как сказал когда-то Гёте, несколько облегчает тяжесть и бремя прошлого. Я полагаю, что это процесс, схожий с психоанализом, но только примененный не к отдельному человеку, а к целому народу или ко всему человечеству». Работая с историей, на ее богатейшем поле, право слово, нельзя не стать отчасти и поэтом, разумеется, если только в груди у тебя сердце, а не кусок ржавого железа.