Суд идет. О судебных процессах прошлого. От античности до новейшей истории - Алексей Кузнецов Страница 6

Несмотря на то, что обвиняемый прямо заявил, что табак ему пьяному подкинули, никаких следов очной ставки в материалах дела мы не найдем. Опять же, предписанная пытка обвиняемого тщательно зафиксирована («было ему десять ударов»), а вот насчет «пытать тех людей, которые привели» – опять-таки ничего. Тем не менее приговор, несмотря на отсутствие «признательных показаний», был вынесен обвинительный. Практически всем обвиняемым, как и ранее Игнашке Васильеву, «биты батоги» – «чтоб впредь неповадно было допьяна беспамятно напиватца», а Фочке и сыну его Федьке сверх того еще и «крестьян отбивать и в приказной избе бесчинно кричать» (иными словами, оказывать сопротивление представителям власти и оскорблять их при исполнении служебных обязанностей). И лишь Иудка Григорьев, тоже в пьяном виде принимавший участие в «отбитии» Якушки Феоктистова, отделался подпиской о невыезде под угрозой штрафа: «Иудка Григорьев из приказной избы освобожден в дом свой, а как его, Иудку, по тому делу впредь спросят, и ему, Иудке, стать на Белоозере в приказной избе, или где Великий Государь укажет, тотчас, а буде его, Иудку, спросят, а он не станет, и на нем пеня Великого Государя, а пени что Великий Государь укажет».

Иными словами, главное обвинение – хранение табака – осталось недоказанным. В чем же смысл проведенной полицейской операции? Ключ к разгадке бесстрастно зафиксирован писцом приказной избы. Оказывается, Якушка на следствии пожаловался, что при аресте Зинка Лаврентьев сотоварищи отобрал у него «шесть алтын, да крест серебряный скусил алтына в три, да шапку денег в десять». Итого на круг – тридцать две копейки (в алтыне – три копейки, в деньге – полкопейки), а Игнашка Васильев недосчитался двадцати трех алтынов и двух денег, то есть семидесяти копеек. Больше всего сыщики поживились у Иудки Григорьева – у того было взято «семнадцать алтын, шесть сошников (металлических наконечников для сельскохозяйственных орудий. – А.К.), да сковороду, да топор, да на десять фунтов укладу (то есть заготовок из высококачественного металла. – А.К.)»; иными словами, никак не менее полутора рублей. Для прояснения масштаба цен уточним, что пуд (шестнадцать килограммов) сливочного масла стоил в то время около шестидесяти копеек, четыре пуда ржаной муки – порядка тридцати копеек, пара хороших сапог – не более пятидесяти копеек. И то сказать, с ярмарки люди шли…

Ситуация проясняется. Очевидно, действовала в 1680 году на Белоозере банда «оборотней в погонах», работавшая по проверенной схеме: идущему с ярмарки с барышами человеку, добравшемуся до кабака и там, естественно, напившемуся до беспамятства, подкидывался запрещенный табак. Доводить дело до обвинительного приговора по «хранению с целью употребления и распространения» было не обязательно: смысл «мероприятия» заключался в изъятии имущества. Если арестованный требовал свое назад, его для острастки наказывали батогами за пьянство и буйство, если же все понимал как надо – «подвешивали» на всякий случай «подпиской о невыезде». Как и в наши дни, у «оборотней» была крыша – глава местной исполнительной и судебной власти в одном лице, то есть воевода. Какая часть перепадала ему – Бог весть, но вряд ли малая.

А вы говорите – «семнадцатый век»…

«Я принужден вашему цесарскому величеству сердечною печалию своею о некотором мне нечаянно случившемся случае в дружебно-братской конфиденции объявить, – писал в декабре 1716 года русский царь Петр германскому императору Карлу VI, – а именно о сыне своем Алексее. Перед нескольким временем, получа от нас повеление, дабы ехал к нам, дабы тем отвлечь его от непотребного жития и обхождения с непотребными людьми, прибрав несколько молодых людей, с пути того съехав, незнамо куда скрылся, что мы по се время не могли уведать, где обретается. Того ради просим вашего величества, что ежели он в ваших областях обретается тайно или явно, повелеть его к нам прислать, дабы мы его отечески исправить для его благосостояния могли…»

Так начинался предпоследний акт драмы «Отец и сын»…

СЫН

Единственный доживший до взрослого возраста ребенок Петра и Евдокии Лопухиной, царевич Алексей вырос одновременно упрямым и пугливым; сочетание не такое редкое, как может показаться. С учетом обстановки, в которой он воспитывался, шансы царевича вырасти уравновешенным и рассудительным были, прямо скажем, крайне невелики. В отечественной историографии его часто изображали идейным консерватором, убежденным противником петровских преобразований. Вряд ли это так; скорее он чисто интуитивно не принимал все, что исходило от отца. Не принимал потому, что боялся этого, в сущности, чужого человека, который разлучил Алексея с матерью и безжалостно требовал того, что для царевича в силу его личностных особенностей было невозможно – стать энергичным и деятельным администратором.

«Еще ж и сие воспомяну, какова злого нрава и упрямого ты исполнен! Ибо, сколь много за сие тебя бранивал, и не токмо бранил, но и бивал, к тому ж столько лет почитай не говорю с тобою; но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться…»

Петр I – Алексею, октябрь 1715 года.

Осенью 1715 года у Петра родился долгожданный сын от второй жены Екатерины – т. е. появился альтернативный наследник. Тон писем Петра к старшему сыну стал откровенно угрожающим: «…известен будь, что я весьма тебя наследства лишу яко уд гангренный, и не мни себе, что я сие только в устрастку пишу – воистину исполню, ибо за мое Отечество и люд живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть». Ждать, какие еще меры изберет для лечения «гангренного уда» любящий отец, Алексей не стал и под благовидным предлогом выехал в Польшу, где благоразумно пропал вместе с любовницей, крепостной девкой Евфросиньей.

РОЗЫСК

Петр не сомневался, что бегство сына стало результатом заговора с участием иностранных держав. Инструктируя одного из отправленных в Европу на розыски агентов, гвардейского капитана Румянцева (отца будущего фельдмаршала), он прямо указывал: «…Ежели помогающу Богу достанут известную персону, то выведать, кто научил, ибо невозможно в два дни так изготовиться совсем к такому делу…»

Австрийские власти, спрятавшие беглецов в Неаполе, пробовали отнекиваться и делать вид, будто слыхом о них не слыхивали, но возглавлявший розыски Петр Толстой, будущий граф и предок великого писателя, сумел выследить царевича. Лестью, угрозами добиться экстрадиции, обещаниями отцовского прощения и перспективами тихой жизни с возлюбленной (Евфросинья была беременна) на родине искусный дипломат склонил Алексея к возвращению. Петр письменно гарантировал сыну безопасность: «Буде же побоишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаюсь Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься».

ЛОВУШКА

По прибытии в Москву царевич торжественно отрекся от прав на престол и получил отцовское прощение. В нем, однако, имелось условие: «Понеже вчерась прощение получил на том, дабы все обстоятельства донести своего побегу и прочего тому подобного; а ежели что утаено будет, то лишен будешь живота;…ежели что укроешь и потом явно будет, на меня не пеняй: понеже вчерась пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон». В переводе на современный язык бывший наследник обязан был выдать всех сообщников; попытка укрыть кого-либо делала прощение недействительным.