Эпоха Михаила Федоровича Романова - Дмитрий Иловайский Страница 6

Хотя шведы по этому договору и отказались от главного своего завоевания, Новгорода Великого, но Густав Адольф считалдоговор очень выгодным для Швеции. Этот проницательный государь, несмотря на бедственное наше тогда положение, ясно сознавал силу могучего русского народа и опасности, грозившие от него для соседей. Поэтому он очень радовался тому, что в руках шведов осталось все течение Невы, и русские были теперь совершенно отрезаны от Балтийского моря. Свою радость он высказал на сейме: «Россия — опасный сосед, — говорил он, — у нее сильное дворянство, многолюдное крестьянство, населенные города, большое войско. Но теперь русские без нашего позволения не могут выслать ни одной лодки на Балтийское море. Большие озера Ладожское и Пейпус, Нарвская долина, болота в 30 миль шириною и надежные крепости отделяют нас от них. Теперь у русских отнят доступ к Балтийскому морю и, надеюсь, не так-то легко будет им перешагнуть через этот ручеек». Следовательно, знаменитый король хорошо понимал, какое великое значение имело бы владение Балтийским берегом для будущего развития России, и в этом отношении сходился с гениальным русским государем (Петром I). Он щедро наградил своих уполномоченных, а более всего Делагарди из денег, уплоченных русскими по договору.

В Москве, несмотря на потерю Балтийского берега и другие уступки, также были довольны договором: во-первых, он возвращал России столь древнюю и важную ее часть, как Новгород Великий; а во-вторых, развязывал руки для продолжавшейся борьбы с Польшею. Наши уполномоченные, князь Мезецкий получил боярство, а Зюзин окольничество. Особенно щедро награжден был английский посредник, т. е. Джон Мерик или Иван Ульянович, как его называли в Москве: ему в изобилии выданы меха, ткани, разные вещи, украшенные дорогими камнями, и золотая цепь с царским портретом (парсуною). Но, верный представитель своих национальных интересов, Джон Мерик повел речь о другого рода вознаграждении за свои труды: он стал просить увеличения торговых льгот для англичан и, главное, позволения их купцам ездить с товарами Волгою в Персию. Для переговоров с Мериком назначены были бояре Федор Иванович Шереметев и князь Димитрий Михайлович Пожарский. Ему возражали, что теперь русские купцы покупают у англичан товары в Архангельске, отвозят их в Астрахань и там продают кизильбашам (персиянам), отчего получается прибыль и казне, и им самим; а если англичане будут ездить прямо в Персию, то и Кизильбаши перестанут приезжать в Астрахань. Указывали также на опасности по Волге от ногаев, а далее от войны персиян с турками. Мерик пытался устранить все эти возражения, но тщетно. Московское правительство спрашивало по этому поводу мнения своих торговых людей. Впрочем, переговоры с Мериком окончились, по-видимому, благополучно: на его просьбы и предложения не отвечали безусловным отказом, а говорили, что их нельзя решить без Земского совета. С своей стороны, москвичи предлагали ему заключение наступательного союза против Польши; Мерик, конечно, отклонил подобное предложение. [3]

Польская война требовала еще большего напряжения, чем шведская, как по относительному тогда могуществу Польско-Литовского государства, так и по упорству, с которым поляки не хотели признать избрания Михаила Романова, настаивая на бывшей присяге москвичей королевичу Владиславу.

Московскому государству на западе особенно чувствительна была потеря древнего русского достояния, Смоленска; а лично новоизбранному государю тяжело было терпеть еще и плен своего родителя Филарета Никитича. Чтобы освободить последнего, пытались предлагать размен пленных. Так, еще в марте 1613 г. от имени Земской думы послан был к Сигизмунду дворянин Аладьин с изложением неправд польского короля, с предложением вывести из России польские войска, отпустить вероломно задержанных послов и разменять пленных. Известный полковник Струс, от имени всех польских пленников, также писал королю умоляющие письма об обмене его с товарищами на Филарета Никитича и других московских послов. Пленные поляки не раз извещали свое правительство, что царь не хочет брать за них никакого выкупу, а только требует освобождения своего отца Филарета. Но тщетно. Земской думе отвечали паны-рада, наполняя свой ответ укоризнами в измене Владиславу; а для мирных переговоров предлагали посредничество немецкого императора.

В 1614 г. государь отправил к своему пленному отцу игумена Ефрема с разными вещами; паны неохотно допустили игумена до Филарета, при котором он и оставался до его освобождения. Вскоре потом приехал в Польшу дворянин Желябужский с грамотами от Михаила к Филарету, от бояр и духовенства к Филарету и князю Голицыну с товарищами, и от бояр к панам-раде. Бояре пространно писали панам, опровергая их обвинения в измене Владиславу, твердо настаивая на законном выборе Михаила и своей ему неколебимой верности и сообщая о его позволении послать уполномоченных на рубеж для переговоров о мире; причем они не отвергали посредничества немецкого императора. Желябужскому дозволили лично вручить грамоты, писанные к Филарету Никитичу, после того как канцлер Лев Сапега, предварительно их сам прочел. Филарет находился тогда в варшавском доме Льва Сапеги, который состоял при нем приставом, вместе с паном Олешинским. Филарету разрешили написать с тем же Желябужским ответную грамоту сыну; но при этом Лев Сапега настаивал, чтобы в ней Михаил не был называем государем. Однако Филарет на то не согласился: «Бог дал ему царство: не мне отнимать его», — говорил он. По словам летописца, отпуская Желябужского, Филарет послал с ним свое благословение государю Михаилу Феодоровичу; «а житье мое все видишь сам», — прибавил он. Есть известие, что Филарет, когда узнал о воцарении своего сына, то изменил свое поведение в плену; сделался упрям, дерзновенен и наотрез отказался писать в Москву такие грамоты, какие требовали от него паны. О нем, впрочем, немало заботилась жена Струся, которая хлопотала, конечно, ради своего мужа, находившегося в московском плену. Князя Вас. Вас. Голицына Желябужский не видал, потому что тот оставался в Мариенбурге. Но на обратном пути он виделся с Шеиным, который с женою и дочерью жил в Смоленском повете, в вотчине Льва Сапеги. Шеин послал свой совет государю энергично продолжать войну, потому что дела в Польше и Литве были плохи. Желябужский узнал вообще, что почти все литовские сенаторы желают мира, но канцлер Лев Сапега возбуждает короля к войне; туда же тянут и польские сенаторы. В ответной грамоте, врученной Желябужскому и исполненной всяких укоризн, паны-рада предлагали устроить съезд где-нибудь на границе между Смоленском и Вязьмою. В Москве приняли это предложение, и в сентябре 1615 г. отправили уполномоченных.