В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941-1945 - Сергей Михеенков Страница 60

За Волгой помылись в бане. Зачинили гимнастерки.

— За Волгой мы недолго побыли. Полк пополнили и перебросили на Донской фронт. Началось окружение немцев под Сталинградом.

Мы стояли в излучине Дона. Степь. Поля. Балки. Местность открытая.

Мне было приказано идти с саперами, делать в проволочном заграждении проходы. Полк готовился к атаке. Атака была назначена на утро. Знать, не судьба мне была погибнуть в этой атаке, как погибли многие мои товарищи…

Дело было ночью. Ползем. Впереди сапер, я за ним. Подползли к кольям. У сапера ножницы. Начали резать проволоку. Я рогатиной поддерживал проволоку, а сапер резал.

Немец обстреливает из пулемета нейтральную полосу. Нет-нет да и полыхнет очередью. Боится. Для острастки стреляет. И как-то так я увлекся работой, поднялся повыше, и — как ударит меня по шее! Показалось, что столб на меня упал. Я потрогал — кровь. Пуля вошла в шею и вышла с другой стороны. Обожгла, гадина. Пробила левую сонную артерию. Сознания я не потерял. Сапер кричит: «Держи проволоку!» А потом увидел, что я весь в крови, говорит: «Ползи назад. Покричи санитаров, а то кровью изойдешь». Пополз. Метров 150 прополз, сил хватило. Кричать не могу. Дополз до своих, вот как жить хотелось. Дополз. Гляжу, лежит цепь, приготовилась к атаке. Тут санитара покричали. Санитар стал бинтовать. Кровь не унимается. Потащили в тыл. А еще не рассвело, и можно было идти не таясь. Быстро потащили. Вытащили меня ребята.

Стоял уже декабрь.

Меня отправили в глубокий тыл, в Саратов. Тут меня уже спасали врачи.

Как о том свидетельствуют документы, рассекреченные буквально в последние годы, трагедия первых месяцев войны, отступление, бег, паника, миллионы пленных — все это имело совершенно определенные последствия в виде русских формирований, воевавших на стороне Германии начиная уже с зимы 1942 года. Нельзя сбрасывать со счетов и того факта, что среди оказавшихся в плену или сдавшихся сознательно были и люди, люто ненавидевшие советскую власть, пострадавшие от нее. Лозунгом большинства шедших в так называемые коллаборационистские формирования было: «Хоть с чертом, но против большевиков!» Немцы формировали специальные подразделения для борьбы с партизанами. На некоторых участках фронта такие подразделения числом от роты до батальона имела почти каждая немецкая дивизия. Была также сформирована дивизия «Фон Штумпфельт», Русский корпус, бригада Каминского и, наконец, две дивизии ВС КОНР, то есть собственно детище генерала А.А. Власова.

Бойцы РККА, захватывая в плен солдат этих формирований, особо не разбирались, гранату между ног — и с третьего этажа… Всех захваченных считали власовцами. В том числе и бывших полицейских. Ненависть к предателям была такой беспощадной еще и потому, что многие из бойцов 1944 и 1945 годов побывали под оккупацией, когда «новый порядок» вводили полицаи, а-также подразделения, созданные немцами для истребления партизан. Очень характерным в этом смысле является рассказ о том, как разведчики поймали на Днепре эсэсовца и власовца. И того и другого повесили, но власовца повесили за ноги…

— На Украине уже было дело. Под Чернобылем.

Нашу роту из второго эшелона перебрасывали к передовой, вводили в бой. Шли взводными колоннами.

Вечерело. Впереди — деревня. До фронта еще километра три. И вдруг из крайних хат — пулеметные очереди. Наш взвод шел во главе колонны, так двоих сразу наповал, а еще троих ранило. Что такое? Откуда тут немцы? Тут же развернулись в цепь. Один взвод зашел с фланга, пулеметные точки гранатами забросали. Взяли мы их без особого труда. Смотрим: немцев среди убитых мало, в основном власовцы. Троих живыми взяли.

Ротный наш курский был. Старший лейтенант. Как сейчас его помню: высокий, сухощавый, уже в годах. Ну, может, лет тридцати пяти так. До нас взводом командовал. В Курске у него семья была. Вся погибла. Бомба в дом попала. Жену и троих дочек — всех разом. Это мы знали.

В середине деревни, под вербами, три грузовика стояли. Моторы уже работали. Видать, драпануть хотели. В кабине одной из машин две девушки. С власовцами были. Но не в форме, а так, в платьишках.

Привели всех в хату. Меня поставили охранять их. Вот потому-то я все и видел.

Пришел ротный. С убитыми попрощался и пришел. Ребят своих мы тут же, в деревне, и похоронили.

Пленных поставили прямо в хате, вдоль стены. Ротный крайнему власовцу: «Как же ты, сукин сын, посмел присягу нарушить?» — «В плен попал. Невыносимо было. Простите!» Ротный ему: «Прощаю» — и в лоб из ТТ. Другому: «А ты почему немецкую форму надел?» — «Простите». И на колени упал. «Видать, и перед немцами ты так же унижался, на коленях стоял? Прощаю». И ему — в лоб. Третий весь трясется, голову опустил, белый весь как мел. «А ты?» Тот молчит. Только слышно, как зубы стучат. «И тебя прощаю».

Дальше девчата стоят. У них руки-ноги тоже ходуном ходят. Ротный им: «А вы как сюда попали?» А сам уже свой ТТ в кобуру прячет. Ярость в нем вроде как улеглась, только руки трясутся, никак пистолетом в кобуру не попадет. «Обслуживали их?» — «Обслуживали». — «Эх вы, шкуры! Подстилки немецкие! А если прикажу мою роту обслужить?» — «Обслужим, — говорят. — Только, дяденька, отпустите». Молчит наш ротный, на них посматривает. Скулы у него так и прыгают. Гляжу, злоба в нем еще играет. «А откуда ж вы родом?» — спрашивает и ремешок кобуры уже застегивает. Они ему: «Курские». — «Что-о?! Ку-рс-ки-е?!» — «Да, дяденька, курские». — «Нет! Нет и не будет никогда в Курске блядей немецких!» И выхватил пистолет, и обеих тут же положил.

Ох, натерпелся я тогда! Стоял ни живой ни мертвый.

А ночью ротный напился. К передовой его везли на подводе.

— Перед форсированием Днепра был такой случай.

Разведчики наши притащили языка. А жители привели своего, в немецкой форме. Власовца. И где они его прихватили? Говорят, у бабешки какой-то прятался. Немец оказался из эсэсовской дивизии. Ни слова из него не вытащили. И повесили их, обоих, возле штаба полка. Немца — за шею. А власовца — за ноги. Долго он так, вниз головой, болтался. Немец сразу затих. А этот еще долго живой был.

— Как-то, помню, стоим на переправе. Уже не помню, на какой реке это было. Там же, в Восточной Пруссии. Навстречу гонят колонну пленных. Ждем, пока их проведут.

И вдруг один из колонны выскакивает к нам: «Товарищи, дайте закурить!»

Во взводе у нас был матрос, звали его Иваном Николаичем. Годов, может, так под сорок. Нам, молодым, он казался стариком. Мы его и звали по имени-отчеству. Глядим, наш Иван Николаич мигом с плеча автомат — и чирк его! Тот сразу и завалился. А Иван Николаич весь вскипел! И дальше бы, наверно, очередью повел. Подскочила охрана: «Что такое?! Кто стрелял?!» А мы уже Ивана Николаича затолкали в свою колонну: «Не знаем кто. Наши не стреляли».

А после, когда на другую сторону реки перешли, его и спрашиваем: «Ты что ж это, Иван Николаич?» — «Такие товарищи, — говорит, — всю мою семью расстреляли в Псковской области».