Изображение военных действий 1812 года - Михаил Барклай-де-Толли Страница 60

На втором переходе сего знаменитого отступления почувствовал уже я лихорадочные припадки, на следующий день они сделались столь сильны, что я принужден был лечь в постель, не быв уже в состоянии ездить верхом. Сие было следствием не только сего похода и усилий при Бородинском деле, но еще более досады и обиды, коим подвергался я ежечасно.

По прибытии нашем к Москве, укрепился я, по возможности, всеми силами для исследования позиции, назначенной армии. Я удивился при виде оной. Многие дивизии были отдалены непроходимыми рытвинами. В одной из оных протекала река, совершенно пресекающая сообщение; правое крыло примыкало к лесу, продолжающемуся на несколько верст к неприятелю.

По превосходству его стрелков можно было полагать, что он без труда овладеет сим лесом, и тогда не было средств к поддержанию правого крыла. 1-я армия имела за собой ров, имеющий по крайней мере от 10 до 15 саженей глубины и с столь крутыми берегами, что едва одному человеку возможно было пройти. Резерв справа столь не удачно был поставлен, что каждое ядро могло постигнуть все четыре линии.

Резерв на левом фланге, будучи отдален от корпусов, получающих от него подкрепление, упомянутой рытвиной, должен был, в случае разбития сих войск, быть спокойным зрителем оного, не имея возможности доставить им помощь. Пехота сего резерва могла, по крайней мере, стрелять по нашим и по неприятелю. Конница уже не имела и того преимущества, но обязана была, если бы не решилась немедленно обратиться в бегство, спокойно ожидать своего уничтожения неприятельской артиллерией.

Вообще сия позиция простиралась почти на расстоянии 4 верст, на которых армия, ослабленная Бородинским сражением и пагубным смешением отступления, была растянута подобно паутине. Позади сей позиции находился обширный город. Москва и река сего имени, на оной построено было 8 плавающих мостов, как выше, так и ниже города.

При сем до́лжно заметить, что 4 моста выше города были поставлены при столь крутых берегах, что одна пехота могла сойти до оных; в случае разбития, вся армия была бы уничтожена до последнего человека, ибо отступление чрез столь обширный город пред преследующим неприятелем есть вещь несбыточная.

Я поспешил отправиться в Главную квартиру князя, находящуюся на краю правого фланга, и встретил на пути генерала Беннигсена. Я открыл все свои замечания сей позиции; я спросил у него: решено ли было погребсти всю армию на сем месте? Он казался удивленным и объявил мне, что вскоре сам будет на левом фланге. Вместо того, поехал в деревню, находящуюся при центре, где назначена была его квартира.

По объяснении положения армии князю, исполненном мной с помощью рисунка позиции, он ужаснулся. Полковник Толь, коего он спросил мнения, признал все мои замечания справедливыми, он говорил, что не избрал бы сей позиции, и присовокупил, что принужден был искренно объявить, что армия подвергалась в оной совершенной опасности.

Немедленно было решено собрать всех корпусных командиров; они прибыли в 4 часа, генерала Беннигсена ждали до 6 часов. По сообщении ему предмета нашего собрания, начал он речь, предлагая вопрос: предпочтительнее ли сражаться под стенами Москвы или оставить город неприятелю?

Князь сильно опорочил сей бесполезный и легко принятый вопрос: он заметил, что участь не только армии и города Москвы, но и всего государства зависела от предмета, предлагаемого суждению. Таковой вопрос, говорил он, без предварительного объяснения главных обстоятельств есть совершенно лишний.

Князь подробно описал потом собранию все неудобства позиций армии, он заметил, притом, что, доколе будет еще существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется еще надежда счастливо довершить войну; но по уничтожении армии, не только Москва, но и вся Россия была бы потеряна.

После сих соображений предложил князь вопрос: прилично ли было ожидать нападения неприятеля в сей неудобной позиции или оставить Москву неприятелю. Я, с своей стороны, как генерал-лейтенант граф Остерман, Раевский и Коновницын, изъявили свое мнение к отступлению. Граф Остерман и Раевский присовокупили еще, что Москва не составляла еще России, что наша цель не состояла в одном защищении Москвы, но всего Отечества. Я объявил, что для спасения Отечества главным предметом было сохранение армии, в занятой нами позиции, без сомнения, следовало нам быть разбитым, и все, что не досталось бы в руки неприятелю на месте сражения, было бы уничтожено при отступлении чрез Москву.

Правда, что горестно было оставлять врагам столицу; но если бы мы не лишились мужества и сделались деятельными, то овладение Москвой приготовило бы совершенное низвержение неприятеля. Генерал Беннигсен ничего против оного не говорил, но предложил атаковать неприятеля. Он намеревался оставить корпус на правом фланге, для отвода всей остальной армии за рвы на левый фланг, и атаковать правое крыло неприятеля.

Я заметил, что надлежало ранее о сем помыслить и сообразно оному расположить армию. Время к тому было еще при первом моем объяснении с генералом Беннигсеном об опасностях позиции; теперь было уже поздно. В темноте ночной трудно было различать войска, скрытые в непроходимых рвах.

Прежде их распознания неприятель уже на них ударил бы; армия потеряла большую часть своих честных генералов, штаб– и обер-офицеров, так что многие полки находились под начальством капитанов, а бригады под предводительством неопытных штаб-офицеров.

Сия армия могла по храбрости, сродной нашим войскам, сражаться в позиции и отразить неприятеля, но не была в состоянии исполнить движений в виду оного. Князь одобрил сие мнение и поставил в пример Фридландское сражение. Граф Остерман спросил, немного неосновательно, у генерала Беннигсена, отвечает ли он за успех предлагаемого предприятия? Он умолк, и князь решил отступление.

Все обозы и большая часть артиллерии должны были немедленно выступить, войска должны были тронуться в два часа пополуночи и направиться на Рязанскую дорогу. Отступление совершилось не в величайшем порядке. Я утешаюсь мыслию, что если бы я не употребил в сей день чрезмерных усилий с пожертвованием самим собой и, несмотря на свою болезнь, повсюду не присутствовал, то армия с трудом вышла бы из Москвы.

Войска не имели проводников, никого не было из квартирмейстерских офицеров, а те, коих обязанность была исправлять дороги, мосты и наблюдать за порядком оных, часто сами заграждали пути.

От Дорогомилова, где мы переправились чрез Москва-реку, исполнили мы два фланговых перехода в Красную Пахру и нашли в оной Старую Калужскую дорогу. Сие движение есть важнейшее и приличное к обстоятельствам из всех, совершенных со времени прибытия князя.

Сие действие доставило нам возможность довершить войну совершенным истреблением неприятеля. Удостоверение, для меня столь успокоительное, что было в состоянии облегчить бесполезное состояние, изнурявшее меня уже с Бородина, несмотря на унижения, ежедневно меня угнетавшие, невзирая даже на обидную, ничего не значащую должность, исполняемую мной в армии, я единственно помышлял о непременном уничтожении неприятеля.