Распутин. Воспоминания дочери - Матрена Распутина Страница 60

За время шестичасовой поездки отец всего один раз приходил в себя. Когда я склонилась над ним, он попытался заговорить, но смог только пробормотать в полубреду: «Его надо остановить… надо остановить…»

Я не могла понять, что он пытается мне сказать. В суматохе минувшей ночи никто не догадался прочесть телеграмму царицы, а даже если бы и прочел, то не понял бы, кого же надо остановить.

Июль подходил к концу, отец все еще находился в больнице между жизнью и смертью.

Война на пороге — Иллюзии Николая Второго — Напрасное предупреждение — Распутин сломлен — «Пусть поломойкой, но в России» — «О Боже, спаси Россию»

Война на пороге

А к России приближалась война.

В Сербии убили австрийского эрцгерцога. Австрия направила Сербии ультиматум, потом объявила войну.

Немецкий канцлер настоял на переговорах между Россией и Австрией, и Россия ограничила мобилизацию только районами, прилегающими к австрийской границе. Но сторонники войны, великий князь Николай Николаевич первый в их рядах — взяли верх. Была объявлена мобилизация вдоль западной границы. 31 июля немцы предъявили ультиматум с требованием прекратить подготовку к войне вдоль ее границ с Россией, а в семь часов вечера 1 августа Германия объявила войну России.

А до этого, в конце июля, когда отец уже смог, наконец, сидеть, написал письмо царю:

«Мой друг!

Еще раз повторяю: на Россию надвигается ужасная буря. Горе… страдания без конца. Это — ночь. Ни единой звезды… море слез. И сколько крови!

Не нахожу слов, чтобы поведать тебе больше. Ужас бесконечен. Я знаю, что все требуют от тебя воевать, даже самые преданные. Они не понимают, что несутся в пропасть. Ты — царь, отец народа.

Не дай глупцам торжествовать, не дай им столкнуть себя и всех нас в пропасть. Не позволяй им этого сделать… Может быть, мы победим Германию, но что станет с Россией? Когда я об этом думаю, то понимаю, что никогда еще история не знала столь ужасного мученичества.

Россия утонет в собственной крови, страдании и безграничном отчаянии.

Григорий».

Когда стало ясно, что отец поправляется, все вернулись в Покровское, а меня оставили с ним, чтобы он не скучал. Поэтому я не присутствовала при странном событии, происшедшем у нас дома.

Дуня, не отличаясь обычно религиозностью, молилась в те долгие часы, пока мы ждали врача, и продолжала молиться, пока папа находился в больнице. Когда стало известно, что опасность миновала, она стала ежедневно читать благодарственную молитву перед иконой Казанской Божьей Матери, которая висела на стене в комнате, служащей нам столовой. Однажды, стоя перед ней на коленях, Дуня заметила, что в уголке глаза Пресвятой Девы появилась капля влаги. Не прерывая молитвы, Дуня смахнула каплю. К ее изумлению, тут же появилась следующая, потом еще одна. Она снова вытерла икону, но, как ни старалась, не могла вытереть ее досуха. Дуня позвала маму и остальных, и когда они увидели, что происходит, то опустились на колени перед иконой и стали молиться, преисполненные уверенности, что стали свидетелями чуда.

Мне написали об этом в Тюмень, и когда я прочитала отцу письмо с рассказом о чуде, его лицо побелело: «Пресвятая Богородица плачет о России. Это знак большой беды, грозящей всем нам».

А через неделю весь мир узнал, что это за беда.

Иллюзии Николая Второго

Несколько месяцев после объявления немцами войны царь был уверен, что поступил мудро, последовав советам сторонников войны, и что удача, наконец, повернулась к нему лицом. Его армии наступали на всех фронтах, народ поддерживал своего императора так, как никогда за все годы правления. Беспорядки на фабриках прекратились, граждане мужского пола записывались добровольцами в армию, апатию сменил патриотизм. Русский флаг развевался на каждой улице, в каждом театре пели гимны союзных государств: за гимном России следовали гимны Англии, Франции и Бельгии. А когда 3 сентября русская армия одержала победу подо Львовом, всех охватило лихорадочное стремление помочь армии. Именно в это время столичные патриоты опомнились, что живут в городе с немецким названием — Петербург. Решили изъясняться по-русски и переименовали столицу в Петроград.

Так что отец, уехав из Петербурга, вернулся в Петроград. Он приехал еще совсем слабым, боли не проходили.

У отца в столице осталось мало друзей, потому что он не скрывал своего отношения к войне. Подобные настроения были не в моде.

Теперь очередь просителей в нашем доме состояла из людей, стремящихся узнать о судьбе попавших в плен сыновей и мужей или пытающихся добиться освобождения от призыва.

Все другие ходатаи по делам (своим и чужим), раньше толпившиеся в нашей квартире, больше не давали о себе знать. Конечно, не из патриотических соображений они вдруг перестали печься о выгодах. Просто держали нос по ветру и знали, что отец впал в немилость и, стало быть, покровительства надо искать в ином месте.

Даже круг его учениц поредел.

Затихли и враги отца — настало время, когда и живой он им не был страшен.

Отцу наверное было очень трудно. Он, сознавая свою правоту, остался в одиночестве, его никто не слышал.

Николай упивался народной любовью, не понимая, что не его личная популярность, а военная лихорадка покончила с внутриполитическими неурядицами. Он был совершенно убежден в правильности своей позиции.

Насколько я помню, то был единственный период, когда царь по-настоящему холодно относился к отцу.

Николай даже был горд, что проявляет, наконец, решительность. Надо заметить, что к такой губительной решительности подталкивал царя великий князь Николай Николаевич. После неудачи с турецкой войной он, словно лишенный жирного куска зверь, искал приложения своих порочных наклонностей. Новая кровь заранее пьянила его. Неважно, что цена наслаждения — смерть миллионов несчастных русских людей.

Напрасное предупреждение

Я была рядом с отцом во время той его встречи с царем.

Не в пример другим встречам, Николай приветствовал отца подчеркнуто официально.

Я же, как всегда, сидела у ног Александры Федоровны (конечно, тогда я многого просто не поняла, во мне остались больше ощущения тех минут. Но в дальнейшем Анна Александровна часто возвращалась к этому разговору, до мелочей запечатленному в ее памяти со слов императрицы).

Отвращение отца к войне было общеизвестным. Конечно, не все считали это позой или, тем более, заказом неких сил. Возможно, в глубине души Николай и разделял чувства отца. Но царь, нерешительность которого стала притчей во языцех, получил, как ему внушали и внушили, возможность показать себя императором — сильным и любимым своим народом именно за эту силу. Николай был опьянен даже не столько победами на фронте, сколько самим собой в образе воителя, исполненного силы.