Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер Страница 60

Но я не выстрелил. Этот человек был почти так же изнурен, как и я. Вероятно, подобно мне, он тоже не спал в течение нескольких суток. Скорее всего, он был подавлен физическим, психическим и духовным перенапряжением, что привело его к потере контроля над своими действиями. То же самое было бы и со мной, если бы я не был офицером, если бы мне не надо было быть руководителем и если бы меня не охватило сильнейшее возбуждение от непостижимости такого отказа выполнить приказ. Остатки здравого смысла восстановили во мне чувство соразмерности. Я в достаточной степени восстановил контроль над собой, чтобы задуматься, стоила ли незначительность этого инцидента его смерти. Был ли я прав, настаивая на выполнении своего приказа? Таким образом, я пришел к заключению;; что мне не следовало позволять себе стать виновником его смерти, даже если обстоятельства полностью оправдывали меня и даже если это являлось моим долгом.

Я вышел в темноту февральской ночи. Меня раздирали противоречивые чувства. Формалистический склад моего характера страдал от ощущения поражения, и в то же время я радовался победе над самим собой. На какое-то страшное мгновение я держал в своих руках жизнь этого человека и едва не убил его. Ко мне подошел фельдфебель, товарищ бунтаря, и сказал, что я был «прекрасным человеком». По-видимому, он сразу же проникся ко мне доверием, так как догадался, что я родом из Австрии. Потом, со всей серьезностью, он предложил мне отправиться вместе с ним в Вену. Он сказал, что у него был мотоцикл с коляской, его часть была разгромлена и что с него «уже достаточно». Со мной, как с офицером, сказал он, будет легче прорваться через посты полевой жандармерии. Я онемел. Должен ли я был сделать так, чтобы этого человека арестовали, увели и расстреляли? Я с недоумением покачал головой, не сказав ни слова. Он исчез.

15 февраля, это дата моего последнего дошедшего до матери письма, в котором говорилось следующее:

«Последние четыре недели предъявили к нам нечеловеческие требования. Мы продолжаем находиться в тяжелейших боях на советском плацдарме к юго-западу от Грауденца. Громадное физическое утомление от снега, дождя, морозов, маршей, в сочетании с сильнейшим моральным стрессом, почти полностью доконали немногих оставшихся после 14 января. Но милостивый Бог на небесах, несомненно, берег меня. За это время я был ранен в пятый раз, не считая легкого ранения в 1943 г. Повседневные события были напряженными, чего не происходило даже летом 1944 г. В последний раз я подстригался в Деберице. С 14 января я не чистил зубы и уже давно не брился. Можешь себе представить, насколько привлекательным я выгляжу сейчас. Но мы хотим продолжать держаться, если это приведет к лучшему, а это значит, что мы снова сможем встретиться на родной земле. Будем надеяться, что Руди выберется из Восточной Пруссии целым! Я встречал людей из его резервной части, включая одного курсанта… Пишу в перчатках… Вчера, с первой почтой после Нового года, получил одно письмо от отца и два от Руди. Скажи Лизль большое спасибо за ее добрые пожелания на мой день рождения».

16 февраля мы маршировали в северном направлении к Дубельно. Облачка шрапнельных разрывов указывали на то, что наступление противника будет продолжаться. Так было всегда. Пара часов, возможно, ночь, а может быть, и два дня без давления со стороны противника. Затем русские атаковали снова, оттесняя и отбрасывая нас назад. К тому времени нас загнали на вересковую пустошь. В течение четырех недель у нас не было «постоянного места жительства». Примерно в полдень осколок мины попал мне в правое предплечье. Он залетел через открытое окно деревенского дома, в котором мы отдыхали. Конечно, это была слишком незначительная рана, чтобы попасть в госпиталь. Но, несмотря на это, охватывавшее меня с утра нервное напряжение спало. Потом я узнал почему.

В небе над другой стороной Вислы был виден привязной аэростат. Немецких истребителей не было. Наша авиация уже давно испарилась. Только на следующее утро один немецкий истребитель попытался приблизиться к аэростату, но был отогнан сотнями русских зениток и другими видами оружия.

Тем временем резко похолодало. 17 февраля мы лежали в только что вырытых траншеях в лесистой местности перед железнодорожной линией Грауденц — Кёниц. Русские продвигались через лес. К северу и к югу от нас они вышли к железной дороге. До этого мы держались стойко. Но потом на нас обрушились залпы захваченных русскими немецких реактивных минометов. Мощные взрывы их крупнокалиберных снарядов заставляли трястись неподвижную, промерзшую землю.

Прижавшись к стенкам траншей, мы ожидали окончания обстрела, лишь бы только прекратилась эта адская музыка. Однако, несмотря на огонь реактивных минометов, который оказывал на наши войска сильное деморализующее воздействие, противник наступал нерешительно. Держать его на расстоянии прицельным огнем стрелкового оружия оказалось легко. В очередной раз мой штурмовой автомат с диоптрическим прицелом доказал свою боевую ценность.

На следующий день отрезок железнодорожной линии, проходивший через наш участок, был оставлен. Мы отступали по мосту, который был приготовлен к подрыву. Он был переброшен через искусственную выемку. Никто не знал, кто должен был взорвать мост и когда и откуда это будет делаться. Так что надо было спускаться на 25 метров в эту выемку, а потом выкарабкиваться из нее на другой стороне. Я не стал себя утруждать и, чувствуя себя невероятно смелым, перебежал по мосту. Конечно, оказавшись на другой стороне, я осознал свое безрассудство.

В следующей деревне был короткий привал. Наглым образом наш отдых был прерван в тот момент, когда из стога сена простучала автоматная очередь и двое наших людей упали, сраженные пулями. С небольшого расстояния я видел, как один унтер-офицер открыл огонь из своего штурмового автомата, после чего из стога выполз русский. Очевидно, он попытался бежать. Унтер-офицер начал стрелять снова, и вероломный поступок был отомщен.

Через несколько дней капитан Вильд перевел меня в свой штаб, если его еще можно было так называть. Но он, безусловно, хотел для меня перемены в лучшую сторону или немного поберечь, потому что я действительно был последним офицером, остававшимся там после 14 января. Во всяком случае, это не имело для меня большого значения, я просто носился на ногах с места на место. Командовал ли я десятью солдатами своей роты, или помогал капитану командовать батальоном из 50 человек, в этом не было существенной разницы. Мы отошли еще дальше. На узкой проселочной дороге, которая проходила по полю в середине леса, мы находились в 20 километрах к югу от Прейсиш-Штаргард и в 60 километрах от побережья Балтики в Данциге.

24 февраля капитан Вильд отмечал свой тридцать пятый день рождения. Унтер-офицер полевой кухни не забыл его. Он принес торт в дом лесника, в котором мы отдыхали. Во время отступления торт был испечен только наполовину, но он достал его только после того, как накормил нас жареной свининой, и уже никто не хотел есть. Сидя в брошенном доме, на обитом бархатом дедовском стуле, принадлежавшем леснику, я положил ноги на стоявшее напротив меня кожаное кресло. Меня охватило чувство сильной усталости. Через какое-то время я был разбужен взрывом противопехотной мины. Было два часа ночи. Должно быть, на нее наступил вражеский разведчик. «Какого черта, — подумал я, — противник никогда не атакует ночью». Больше меня ничего не беспокоило. Я хотел спать. «Пошли вы все…!» Такими были мои полусонные мысли.