Нефертити. Роковая ошибка жены фараона - Олег Капустин Страница 60

Египетский чиновник опрометью выскочил из царских покоев. Такого он никак не ожидал услышать от ближайшего и вернейшего союзника своей страны в Азии.

Амисеб со всей своей многочисленной свитой целую неделю переправлялся через финикийские горы на восток. Лошади и ослы, нагруженные тяжёлыми мешками, шли не спеша гуськом по узеньким козьим тропам. Изредка кто-нибудь из них оступался и, увлекая за собой лавину мелких и крупных камней, падал в бездонную пропасть под истошные дикие вопли как животных, так и их погонщиков. Египетский чиновник за эту проклятую неделю заметно похудел. Он боялся сесть даже на самого смирного ослика и плёлся в конце каравана, поддерживаемый слугами, едва передвигая ноги. Амисеб надел на себя столько шерстяного полотна, что был похож на пурпурный кокон. На ноги ему пришлось надеть непривычные для египтян кожаные хеттские сапоги с загнутыми вверх носками. Они страшно тёрли его изнеженные ноги. Маленький толстый коротышка с дрожащими жирными щеками медленно ковылял, спотыкаясь чуть ли не о каждый камешек на тропе, и поминутно издавал испуганные вопли.

— Будь проклят тот день, когда я связался с этими грязными азиатами, — стонал он.

Особенно доставалось царю Библа Риб-адди.

— Если бы не этот проклятый изменник, то сидел бы я благополучно на берегу моря, ждал послов из Ассирии и Вавилона, а потом бы спокойно отправился с ними домой, в Фивы. А теперь я должен рисковать жизнью в этих диких землях, тащиться по горным козьим тропам, чтобы уговорить предстать под великие, божественные очи моего повелителя хоть какого-нибудь завалящего азиатского царька, пусть даже из такой забытой всеми дыры под названием Дамаск. Ведь если я приеду с одними послами, то прогонят меня с позором с моей хлебной должности и не взойдёт мой сынок на моё место после моей смерти, — не переставая, бубнил себе под нос Амисеб.

Тут послышались вопли очередного несчастного животного, падающего в пропасть, и душераздирающие завывания погонщиков, оплакивающих судьбу их четвероногого друга и кормильца. Египетский чиновник затрясся от ужаса всем своим жирным телом и замер, прижавшись к скале подальше от края туманной бездны. Слугам с трудом удалось оторвать его от камней, влить в посиневший рот сладкого и крепкого финикийского вина для храбрости и направить вверх по тропе, скрывающейся впереди в облаках.

— Дайте им тоже вина, — приказал после очередного приступа ужаса Амисеб, кивнув на погонщиков. — Но только накажите им строго-настрого, что если они ещё хоть раз так дико заорут, то я прикажу воинам посбрасывать их в пропасть вслед за животными!

Погонщики с удовольствием выпили вина, гортанными криками восхваляя щедрость египетского вельможи, а через каких-нибудь полчаса вновь дико завопили вслед очередному ослу, скатывающемуся вниз и ревущему от ужаса.

Но в конце концов караван благополучно пересёк горы и выбрался на зелёную равнину, густо заросшую лесом. Однако это были не мрачные кедровые рощи, покрывающие финикийские горы. Амисеб с удовольствием взгромоздился на самого смирного мула с широкой и ровной спиной и с блаженной улыбкой на круглом потном лице посматривал по сторонам. Дорога пробивалась сквозь сплошные зелёные заросли. Над головой смыкались ветви деревьев, оплетённые диким виноградом. Слышалось журчание многочисленных ручьёв и речушек, пение бесчисленных птиц. Приятно пахло незнакомыми цветами, зеленью и чистой проточной водой.

Вскоре караван остановился под высокими городскими стенами, выстроенными из больших жёлто-серых блоков песчаника. Высокие деревянные ворота, обитые бронзовыми полосами, гостеприимно распахнулись. По узким кривым улочкам, извивающимся между высокими глинобитными домами, Амисеб проехал на главную торговую площадь, привольно раскинувшуюся перед цитаделью с мощными старыми стенами, заросшими вьюнком и диким виноградом, резиденцией местного правителя, надменно возвышающейся на холме над плоскими городскими крышами.

Египетский чиновник с любопытством посматривал вокруг. Городок был небольшой, но очень уютный и по виду снующего по базару многочисленного люда довольно богатый. На площадь выходил фасадом храм местной богини Иштар, которую чтили и в Финикии. Рядом с колоннами храма по всему периметру площади были выстроены просторные дома для торговцев и склады для их товаров. Многочисленные грузчики в одних набедренных повязках усердно, как муравьи, таскали на чёрных от загара, мозолистых спинах мешки и вьюки. Очередной караван готовился в дальнейший путь. Ассирийские купцы, блестя крупными, как чёрные сливы, глазами и тряся густыми чёрными курчавыми бородами, кричали на погонщиков и слуг, хлестали плётками и людей, и навьюченных мулов, лошадей и ослов, которые цепочкой друг за другом уходили с площади. Западные семиты, жители этого маленького провинциального центра, расположенного на перекрёстке важнейших торговых путей восточносредиземноморского региона, мало чем отличались от финикийцев и внешне, и по обычаям, и по языку, но здесь проживали и многочисленные хурриты, ассирийцы, вавилоняне и выходцы из кочевых племён, бороздивших соседние пустыни и степи. Все они обязательно чем-нибудь торговали, обслуживали проходящие через город караваны и отнюдь не желали с кем-нибудь воевать. Это были типичные мирные торговцы, земледельцы и скотоводы. Они привыкли подчиняться любому большому войску, которое нагрянет под стены их городка. Им и в голову не приходило связывать себя навечно с кем-то из завоевателей. Орды воинов приходят и уходят, а жизнь, а значит и торговля, продолжается. Таков главный закон жизни, который они усвоили с молоком своих черноволосых грудастых и коротконогих матерей.

Князёк Дамаска Нури, появившийся с немногочисленной свитой на площади, чтобы лично приветствовать прибывшего в город высокопоставленного египтянина, был плоть от плоти своих соплеменников. Хитрый и расчётливый торгаш, он был полной противоположностью царя Библа, аристократа Риб-адди. Князю Дамаска и в кошмарном сне не привиделось бы, что он сохраняет верность египтянам, раз они уступили пальму первенства по всем статьям многочисленным и кровожадным хеттам почти во всех азиатских провинциях. Нури, конечно, презирал диких горцев, но виду не показывал. Он хотел извлечь максимум выгоды из сближения с царём Суппилулиумой: не просто выжить и сохранить свою власть над княжеством, но за счёт дружбы с могущественным завоевателем возвыситься над такими же мелкими князьками, его соседями. Однако и открыто рвать с египтянами, пока они ещё не проиграли прямой схватки с хеттами, он не собирался. А вдруг они всё-таки соберут большое войско и нагрянут под стены Дамаска? Что ему тогда делать? Подаваться в горы вместе с этими дикарями хеттами? Вот поэтому-то он радушно принял посланника фараона.

Невысокого роста, худой и подвижный князь Дамаска вертелся вокруг знатного египтянина проворно, как капля ртути на серебряном подносе. Амисеб был страшно доволен. Его приняли по-царски. Нури закатил роскошный пир в честь посланца своего божественного повелителя из страны Хапи. Он не скупился на громкие славословия про фараона и его верного слугу, сидящего за пиршественным столом. Нури сразу же согласился поехать с дарами под светлые очи фараона в далёкие Фивы, чтобы поддержать у божественного повелителя веру, что в Азии дела обстоят вполне благополучно. Князёк щурил как маслом смазанные, чёрные живые глазки и согласно кивал на все слова египтянина. Его узенькая, подстриженная клинышком, длинная бородёнка вертелась перед лицом Амисеба, словно хвост подобострастно виляющей собаки, а когда Нури узнал, как враждебно ответил царь Библа на послание фараона, то очень обрадовался. Князёк боялся конкуренции со стороны Риб-адди: вдруг тот возьмёт и перекинется к хеттам и ототрёт владыку Дамаска от кормушки? Тем более что Нури был должен немало серебра и золота многим богачам из Библа, в том числе и царю. А тут представлялась возможность не только забыть про эти долги, но и поживиться за счёт Библа, когда его захватит Суппилулиума. Нури, конечно, воспользовался моментом и напел Амисебу много слов, осуждающих коварного царя Библа. Он представил Риб-адди как заклятого друга хеттов, который ждёт не дождётся того момента, когда голая пятка последнего египетского копейщика наконец-то покинет Финикию и все ближайшие к ней страны.