Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин Страница 61

– Ну, а Ленин? – спросил генерал. – А Ленин? Или вы будете утверждать, что он разваливал Россию не по плану немецкого генштаба?

– По плану, по плану. Но где теперь тот генштаб и какова теперь Россия?

Крыть было нечем. Слащов прикрыл глаза и долго оставался недвижим. Молча стояли и его подчиненные и друзья, и только взгляд полковника Тихого ясно говорил, что его никакой коммунистической пропагандой не проймешь, и, будь его воля, Баткин уже кормил бы рыб где-нибудь в районе моста через пролив, а над ним проносились бы из Европы в Азию и обратно экипажи и моторы, и никому не пришло бы в голову, что под ними мурены отщипывают кусочки от тела большевистского эмиссара, всю жизнь козырявшего матросским бушлатом и прослужившего во флоте один день. Но полковник Тихий молчал.

– Так чего же ты хочешь? – вновь спросил генерал, но теперь в голосе его сквозила лишь горечь и усталость.

– Да ничего, – ответил Баткин. – Только того, чтобы вы проснулись, генерал… И я первым пожелаю вам доброго утра.

– Честь имею, господа! – кивнул он остающимся. Те не отреагировали, и матрос Федор Баткин, тайный эмиссар Чека, провокатор и авантюрист, самим Деникиным по ошибке спасенный от петли, которую на него уже накинули корниловцы в Ледяном походе, усмехнувшись, удалился.

Он не один растворился в ночных улицах Истанбула. За ним скользил, как вечерний сумрак по пятам отступающего дня, босой и голодный капитан Соколовский. Баткин видел «хвост» но это было нормально. Он нарочно срисовался у кафе «Черная роза», открытого Верцинским, почистил обувь на Пера, полюбезничал с какой-то барышней, знакомой еще по Севастополю, и потом исчез в бесконечных закоулках Старого города, где и днем найти человека было под силу лишь шайтану.

Молча ужинали хлебом и инжиром в тот вечер в домике генерала. И единственное, что произнес за столом генерал, было:

– Не клади мне больше инжира, дорогая. Оставь Соколовскому.

Агентурное сообщение Иностранного отдела ГПУ из Стамбула о возможности склонения генерала Я. А. Слащова и группы лиц вокруг него к возвращению на Родину.

Совершенно секретно.

ИНО ГПУ № 4911

Из Стамбула

Заслуживает полного доверия

1. Тов. Дзержинскому

2. «—» Уншлихту

3. «—» Менжинскому

4. «—» Пиляру

5. «—» Ольскому к делу врангелевской эмиграции т. Бокию, т. Прокофьеву

Нач. ИНО: Трилиссер

Особоуполномоченный: Пиляр

…Первоначальный подход к объекту через Ф. Баткина положительно успешен. Объект озлоблен, затравлен, пребывает в нищете, жаждет реванша в тяжбе с ген. Врангелем. Представляется возможным успешная вербовка с возвращением. Денег не возьмет. Особую опасность представляют: бывший полковник Тихий (нач. контрразведки при Слащове) и некто капитан Соколовский, лично обязанный жизнью Слащову. Прошу санкцию на устранение.

Инфильтрация прошла успешно. Легенда с армянским купцом проходит. Опасаюсь за незнание языка.

Я. П. Гененбаум (Ельский).

17 января 1920 года, Одесса, Россия

…С Волчьей улицы в сторону центра, скрипя всеми суставами, тянулось старое изношенное орудие. Около него шло и ехало восемь человек прислуги – пять офицеров и трое солдат-добровольцев. Лошади тихо тащили орудие, сквозь свалявшуюся шерсть проступали ребра, а бока быстро раздувались и спадали от тяжелого дыхания. Иногда низко опущенные лошадиные головы поднимались и делали попытку схватить клок соломы с проезжавшей мимо повозки, но попытки эти были унылы, робки и безнадежны. И сами люди казались под стать животным: серые лица, костистые, давно немытые, шинели вытертые, плохонькие, в темно-золотистых пятнах от навоза, вместо погон обрывки серых тряпочек. Медленно, но неуклонно двигалась эта кучка людей и животных против гремевшего бесконечного потока отступавших. Прохожие останавливались и молча смотрели им вслед. Смотрели с испугом, с сожалением, как смотрят на людей, уже обреченных. Все было ясно и понятно до жути.

– Но я, митрополит Платон, клянусь вам, потому что знаю наверное: большевики в Одессу не войдут! А если случится невозможное и они возьмут город, то я останусь с вами и разделю вашу участь, какая бы она ни была… Но ручаюсь вам, что не бывать здесь большевикам…

По собору шел радостный гул. Лица людей светлели, многие плакали. Надежда, великая надежда и утешение свивали гнезда в их думах и сердцах.

– Ты веришь, Серж? – спросил Володя Душкин Сергея Серебряного. Оба остановили лошадей у ступеней собора, а орудие с оставшейся прислугой медленно удалялось вдоль площади.

– Я верю, что успею застрелиться, – ответил Серебряный. – Или, в крайнем случае, добьешь меня ты, если буду без сознания…

До краха Одессы оставалось два дня. Митрополит Платон сбежит на английском крейсере уже сегодня. Следующий раз очухавшиеся от сыпняка Душкин и Серебряный увидят его в Польше, проносящегося в пролетке. Они будут ковыряться на помойке близ ресторана «Речь Посполита», собирая картофельную кожуру. В ресторане картошку чистили наспех, срезая с очистками обильные полосы картофеля. Офицеры рылись в мусоре и находили мелкие целые картофелинки, презренные чистильщиками. Их было мало, они пополняли находки кожурой, заливали водой и шли варить все это в котелках в разрушенные бараки, отдирая от обшивки щепочки для очага.

– Смотри, я украл! – Сергей Серебряный достал из-за пазухи грязную тряпочку с щепоткой соли. – Я украл, нам повезло…

Они макали очистки в соль, экономя, чтобы ненароком не взять больше, чем другой, ведь соли было так мало…

Животы их вздувались, и кожа на них натягивалась. Отяжелев после трапезы, они выбирались наружу и ложились на первую травку. Они спорили и никогда ни в чем друг с другом не соглашались. Они еще не вполне понимали, что выжили. Они были просто рады тому, что поели.

…Митрополит Платон несся мимо лагерей в пролетке. Его борода вилась по ветру, как у древнего бога. Толстозадый извозчик – натуральный дореволюционный лихач – причмокивал, гикал и огревал рысака.

Митрополит Платон смотрел прямо перед собой. Но иногда он все-таки скашивал глаза на грудь, и, довольный, замечал, что оранжево-черные цвета георгиевской ленты крестика очень идут его черному монашескому одеянию.

Сообщение газеты «Красное Черноморье» о концерте 12 марта 1921 г., устроенном для прибывших в Новороссийск из Константинополя бывших врангелевцев. Новороссийск, 20 марта 1921 г.:

«Праздник 12 марта был отмечен в Новороссийской тюрьме устройством литературно-вокального вечера. Хором из 20 человек, составленным исключительно из прибывших из Константинополя казаков, бывших врангелевцев, были исполнены “Интернационал”, “Смело, товарищи, в ногу” и еще несколько песен. Особенно хорошо были исполнены: “Реве та стогне” и “Ты взойди, взойди, солнце красное”. Последняя песня вызвала бурный восторг, тем более что она вполне гармонировала с настроением заключенных. С не меньшим успехом прошли также декламации, рассказы и пр. Вечер закончился пением “Интернационала”. На вечере, кроме администрации, присутствовали представители и других советских учреждений.