Савва Морозов. Смерть во спасение - Аркадий Савеличев Страница 62

— Ожениться вам надо, право. Сейчас в Европе в моду входят голубые голубы, а мы что — не Европа?

— Европа. Она вас по-европейски и ждет, — вылез из низких дверей навстречу Владимир Иванович. — Просим, господа. Барышни, играючи, проголодались.

А Костенька знатен ростом — пригнуться пришлось в дверях. Ну, Савва Тимофеевич вслед за кряжистым содиректором в полный свой рост прошел.

— Ну-с? Где продолжим игрища?

Он крепко, и справа, и слева, обнимал всех театралов. Само собой, женщин понежнее. Одной даже шепнул:

— О, Ольга, однако же озолотить вас мало!

Они в предвкушении закуски шли по какому‑то грязному коридору, но театр еще бесновался. Вызывали артистов.

— Назад, назад! — подал директорскую команду, опомнившись, и главный хозяин всех этих замызганных коридоров.

Нечего делать, повернули обратно.

Крики неслись:

— Москвина!

— Вишневского!

После некоторой заминки и на закуску:

— Книппер!

Ага, и Олюшку не забыли! Почему бы и нет? Славная девочка, хотя надето на ней, по моде того дремучего времени, столько, что, поди, целый вечер распутывать надо.

Лилина?

Ну, если Лилину не вызывали, так сам же Костенька и виноват: плохо отрежиссировал девочку. Савва Тимофеевич даже и не помнил — была ли она на сцене? Уж больно накрашены да насурьмлены все.

— Константин Сергеевич, нельзя девочкам без душа за стол‑то?..

— Са-авва Тимофеевич! Вы смеетесь? Душ. Какой душ?

— Желательно горячий. Краску чтобы с артисточек смывать. Грешный человек, люблю чистеньких.

— Ах, Савва Тимофеевич, шутник! Пусть наши артисточки и без душа порезвятся вечерок. Этак до утра‑то! Да, пока без нас накрывайте, — кивнул он подскочившей Лилиной. — Я покажу Савве Тимофеевичу наши души. Идемте, идемте, господа нетерпеливые, успеем еще закусить, — и содиректора своего в компанию затянул.

Топал он почему‑то прямо в артистические уборные.

— Помилуйте! — в шутки ударился Савва Тимофеевич. — Там девочки, поди, еще поклоны своим любовникам отвешивают?

Константин Сергеевич шутки не принял:

— Са-авва Тимофеевич, какие девочки? Они отморозят все это самое. Уж если я. Видите, моя хламида к стене примерзла? — содрал он театральное тряпье. — А там что, видите? — рванул на себя жиденький фанерный лист.

Савва Тимофеевич ошарашенно всплеснул руками:

— Звезды! Любвеобильные звезды!

— Любве. морозные, господин Морозов! — Нет, положительно, Костя сегодня не понимал шуток. — Я полочку для одежды стал приколачивать, бухнул молотком — стена‑то ра-аз, на улицу бахнулась. На месте этих артистических уборных были сараюшки для садового инвентаря. Жи-изнь!

Господину Морозову стало не до шуток.

— От такой жизни мои рабочие забастовку бы объявили.

— То рабочие, а то артисты, — не вытерпел и Немирович. — Душ им. Руки помыть негде.

— Однако ж за сценой есть теплая комната, — не стал уж совсем‑то прибедняться носитель богатейшей купеческой фамилии. — Думаю, столы успели накрыть, из ресторана все принесли. Чем богаты, мои купчики-голубчики.

Двое ресторанных услужающих заканчивали неприхотливую сервировку. Как тут ни бейся, на всех не только мест — и стульев не хватит, Костенька и Немирович запереглядывались в растерянности:

— Да-а, принимаем гостя.

— Нечего сказать!

— Да и говорить ничего не надо, — успокоил их гость. — Подоконники на что? — Он окинул хозяйским взглядом окна и прыжком вознесся в своем английском сюртуке на один из двух подоконников.

Повеселев, и Костя сбросил с лица ненужную печаль, на другой подоконник взобрался. Немировичу оконной ниши не досталось.

— Раз прозевал, Владимир Иванович, так будь за распорядителя, — резонно посоветовал его сопредседатель.

Немирович погладил холеную бороду, оправил и без того шикарно повязанный галстук. Артисты уже выбегали со сцены, спешили занять стулья. Чего ж, уработались. Последние едва втискивались за стол, иные и по двое на стул. Веселый гам скрашивал вполне понятные неудобства. Москвин уже скинул с себя царскую придурь, потирал озябшие руки. На одесский манер похохатывал Вишневский, который был, кажется, и не из Одессы, а из Таганрога. Почему‑то на московский лад акал Мейерхольд. Лужский деловито бокалы расставлял. Прима Лилина на правах хозяйки директора вилки разбирала и бутерброды раскладывала. А прибежавшей позже всех, раскрасневшейся от поклонов Книппер уж и втиснуться было некуда!

— В персональную ложу, Ольга Леонардовна, — вскакивая навстречу, смахнул Савва

Тимофеевич пыль белоснежным батистовым платком — со своей, вауловской, фабрики, разумеется.

— В директорскую ложу! — запоздало нашелся Константин Сергеевич.

— С вами будет тесненько, о мой директор!.. — лукаво потупилась Книппер.

Немирович хоть и распоряжался за столом, но и подоконники из виду не выпускал.

— О, женщины!.. — почти тем же театральным тоном. — Не скажут, что ты толст или, там, велик, — нет, обязательно с подвохом: тесненько! Тесненько, господа! За нашу теснейшую дружбу!

Вставать ведь под такой тост пришлось. А если ты на подоконнике, да еще с дамой впритирку? Сползать, вот именно, бочком, бочком. Но даме‑то — не елозить же подолом. Даму следует поднять левой рукой и вознести вровень со своей головой; в правой‑то собственный бокал, который мимо щечки, мимо щечки, задевая локоны, щелкается о второй бокалец, да все под заливистый смех да под завистливый взгляд занятого тостами Немировича.

А чего, казалось бы, завидовать? Рядом с ним, под левый бочок, была усажена незнакомая девушка в белом, явно не артистическом, платье, с черным пояском, с темной же копной густо взбитых, зачесанных назад волос. Савва Тимофеевич бывал ведь на их театральных посиделках, но видел эту девицу впервые. Кажется, слишком долго лицезрел ее, что‑то соображая, потому что Книппер взбрыкнула ножками, опускаясь из‑под его руки на пол.

— Я вас чем‑то обидел, Ольга?

— Оставьте ваши шуточки, Савва!

Обида все‑таки была. Обида оставалась. Савва Тимофеевич с трудом усадил капризницу обратно на подоконник. Он догадался, он начал оправдываться:

— Очень характерное, умное лицо, оно напоминает мне одного университетского. не скажу, что друга, но, в общем, доброго знакомого.

— О Чехове?

Удивление:

— Да вы‑то откуда его знаете?

— Маша помешана на любви к брату, Маша много рассказывала о его друзьях. Мир тесен!