Батый - Алексей Карпов Страница 62

При этом надо было ещё правильно пить предложенный напиток и ни в коем случае не пролить и не выплюнуть на землю ни капли (что считалось весьма тяжким преступлением и каралось смертью). Надо было и правильно вести себя во время угощения. «…Так как я, сидя, смотрел в землю, — писал Рубрук о своём пребывании у Батыя, когда ему было предложено выпить «чёрное молоко», — то он (Батый. — А. К.) приказал мне поднять лицо, желая ещё больше рассмотреть нас или, может быть, от суеверия, потому что они считают за дурное знамение… когда кто-нибудь сидит перед ними, наклонив лицо, как бы печальный, особенно если он опирается на руку щекой или подбородком». Случалось и так, что в знак особенного уважения, «когда они хотят побудить кого-нибудь к питью, то хватают его за уши и сильно тянут, чтобы расширить ему горло». В ставке Батыя нужно было следить и за тем, чтобы не нарушить многочисленные запреты, принятые у монголов. Большинство из них должны были казаться русским нелепыми и смешными — если бы они не грозили жестоким наказанием в случае нарушения. Понятно, что ни одному русскому князю не пришло бы в голову, например, мочиться в ставке хана — что каралось смертью. Никто из русских не смог бы во время угощения «вонзать нож в огонь, или также каким бы то ни было образом касаться огня ножом, или извлекать ножом мясо из котла» (что также по монгольским законам каралось смертью), — поскольку всякого, кто являлся в ставку, тщательно обыскивали на предмет оружия, отбирая любые острые предметы. Но запрещалось ещё и опираться на плеть, касаться бичом стрел, убивать птенцов, ударять лошадь уздой, ломать кость о другую кость, проливать на землю молоко или другой напиток. «Точно так же, если кому положат в рот кусочек (пищи) и он не может проглотить его и выбросит изо рта, то под ставкой делают отверстие, вытаскивают его через это отверстие и без всякого сожаления убивают», — сообщал Плано Карпини42. А вот этого надо было уже по-настоящему опасаться, тем более что пища монголов была в глазах христиан по большей части «нечистой», а порой могла вызвать физическое отвращение и рвоту. Можно было отказаться от неё, сославшись на предписания веры (как это сделал, например, грузинский князь Аваг в ставке монгольского военачальника Чармагуна) [35]. Но приняв угощение из рук татар, надлежало съесть его целиком.

Несомненно, Даниил разделял взгляды русских священников на питьё «кобыльего кумыса» и другие «нечистые» обычаи татар. А потому, соглашаясь принять из рук Батыя чашу с кумысом, он должен был в очередной раз переступить через себя, подавить свою гордость и христианское чувство. Но что делать — пришлось пойти и на это.

— Доселе не пил, — отвечал он Батыю. — Ныне же ты велишь — пью.

И сказал ему на это Батый:

— Ты уже наш, татарин! Пей наше питьё!

«Он же, испив, поклонился по обычаю их, произнёс положенные слова и сказал:

— Пойду поклониться великой княгине Боракчине (старшей из жён Батыевых. — А. К.).

Батый же сказал:

— Иди!»

Даниил явился к Батыевой жене и вновь совершил поклон «по обычаю их» — уже адресованный ханше. После чего Батый прислал ему ковш вина с такими словами:

«Не привыкли вы пить кумыс. Пей вино!»

Нельзя не оценить своеобразное чувство юмора Батыя. Как и в случае с несчастным братом черниговского князя Андрея, он примеряет на Даниила татарский обычай — и явно доволен получившимся результатом. «Ты уже наш, татарин!» — в этих словах одновременно звучат и похвала в адрес русского князя, и неприкрытая насмешка над ним. Уязвлённое же самолюбие, попранные религиозные чувства — всё это Батыя, по-видимому, совершенно не интересовало. А может быть, наоборот, он получал удовольствие, видя нравственные мучения своих собеседников. Но, с другой стороны, он ведь действительно оказал честь Даниилу. Более того, посылка им чары с вином — это и явный знак благоволения, и в общем-то проявление искреннего добродушия, даже заботы о князе, не привыкшем к татарским обычаям, — ещё не до конца «татарине»! Многие современники Батыя, особенно армянские и персидские авторы, писали о его щедрости и великодушии, милостивом отношении к подданным. Пожалуй, в его общении с Даниилом можно увидеть проявление этих качеств. Но для самого Даниила подобное было сродни самому тяжкому унижению. Галицкий книжник, автор летописного рассказа о поездке князя в Орду, очень верно выразил это: «О, злее зла честь татарская! Даниил Романович был князем великим, владел вместе с братом Русскою землёю: Киевом, и Владимиром (Волынским. — А. К.), и Галичем, и другими областями, — ныне же стоит на коленях и холопом себя называет! [Татары] дани хотят, [а он] жизни не чает и грозы приходящей [ожидает]. О злая честь татарская!..»

Оказанная князю милость и в самом деле казалась «злее зла». Речь не только о его личном унижении. Выслуженное Даниилом и другими русскими князьями место в иерархии татарского общества, место «служебников» и «улусников» татарского «царя», обозначено галицким книжником с предельной откровенностью, именно так, как это и было в действительности: Даниил признавал себя «холопом» Батыя — а это слово не предполагало никакой двусмысленности или неясности. И ни Даниилу, ни другим русским князьям не было дела до того, что точно таким же «холопским» являлось положение всех вообще подданных великого хана. «Император… этих татар имеет изумительную власть над всеми, — писал хорошо разобравшийся в структуре монгольского общества Плано Карпини. — …Ту же власть имеют во всём вожди над своими людьми… Личностью их они располагают во всём, как им будет благоугодно». С тех пор и Руси придётся выживать в условиях всеподавляющей, абсолютной власти сначала ордынских, а потом и своих правителей. Ордынская модель во взаимоотношениях правителя и подданных, высших и низших, господ и холопов перейдёт к нам как бы по наследству, так что иностранцы будут описывать структуру московского общества почти в тех же выражениях, в каких описывал власть татарского хана Плано Карпини. «Властью, которую он имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов целого мира… Всех одинаково гнетёт он жестоким рабством…» — это сказано не о Батые и не о его преемниках на троне Золотой Орды, а о великом князе Василии III, и сказано в первой половине XVI столетия австрийским дипломатом Сигизмундом Герберштейном41. Однако слова эти очень близки к тем, что приведены выше…

Даниил пробыл у Батыя 25 дней и той же зимой 1245/46 года отправился восвояси. Он получил желаемое, сохранив за собой и Волынь, и Галич: «и поручена была ему земля его, которая у него была». В марте 1246 года князя «со всеми воинами и людьми, именно с теми, которые прибыли с ним», встретили в ставке Картана, зятя Батыя, монахи-францисканцы. По возвращении же в Волынскую землю Даниила встречали его брат Василько и сыновья Роман и Лев. «И был плач об обиде его, и большая же радость была о здравии его» — так завершает летописец свой рассказ о путешествии князя.