Лефорт - Николай Павленко Страница 62

Остается гадать: то ли секретарь Великого посольства не знал о причине внезапного отъезда в Москву, то ли опасался доверить важную тайну письму.

Письмо из Москвы было получено 15 июля. Однако сесть в карету (кстати, уже подготовленную для путешествия в Венецию) Петр смог лишь 19-го числа. Это объяснялось тем, что ему было необходимо принять участие в прощальной аудиенции — в противном случае венский двор мог признать внезапный отъезд царя недружелюбным поступком. Аудиенция состоялась 18 июля. Накануне шел утомительный торг об этикете. Сторонам никак не удавалось договориться, но события в России вынудили Петра пойти на уступки, и прощальная церемония состоялась в соответствии с пожеланиями венского двора. Первый посол Лефорт вручил цесарю грамоты, дипломаты обменялись пустыми речами, после чего царя и послов пригласили на обед.

Выехать из Вены Петру удалось только на следующий день. Причины отказа от поездки в Венецию, равно как и само изменение маршрута, держались в глубокой тайне не только от венского двора, но и от большинства участников Великого посольства. В тайну были посвящены только доверенные лица. Свита отправлявшегося в Москву царя была скромной: его сопровождали Лефорт и Головин, четверо волонтеров, в том числе приобретавший все большую доверенность Петра Александр Меншиков, переводчик Петр Шафиров, лекарь и трое посольских служителей. Части Великого посольства во главе с третьим послом П.Б. Возницыным было поручено представлять интересы России на Карловицком конгрессе, которому надлежало договориться об условиях мира между Турцией и ее противниками: Австрией, Россией и Венецией. Остальным участникам Великого посольства велено ехать самостоятельно.

Еще находясь в Вене, Франц Лефорт просил мать и брата прислать к нему поскорее сына. Он был лишен возможности заехать в Женеву на пути в Вену, чтобы повидаться с родственниками, и потому хотел встретиться с сыном в столице Австрийской империи. Анри Лефорт действительно приехал в Вену со своим двоюродным братом Луи, но уже после того, как отец отправился в Москву. Вместо свидания с отцом ему пришлось довольствоваться родительским письмом, в котором Франц Яковлевич велел сыну возвращаться в Женеву. Вместе с письмом Анри Лефорт получил от отца шкатулку с ценными подарками: в шкатулке находились бриллиантовый аграф для шляпы, три пуговицы для нарукавников, кольцо с семью драгоценными камнями и турецкий кинжал, осыпанный бриллиантами.

Между прочим, в письме старшего сына Ами Лефорта Луи к брату Петру от 19 июня 1698 года содержатся слова осуждения в адрес дяди касательно его отношения к воспитанию сына. «Я хотел бы, чтобы мой дядя решился устроить своего сына в другое место, — писал Луи Лефорт, — поскольку очень пренебрегали его воспитанием, и он не знает, во что он вкладывает деньги…»

Первые три дня на пути в Москву Петр скакал день и ночь, останавливаясь только для обеда и смены лошадей, так что к утру 22 июля ему удалось преодолеть по плохой дороге 204 версты. Лишь на четвертые сутки царь остановился на ночлег. В этот день посол Возницын получил в Вене почту с известием о подавлении стрелецкого бунта. 24 июля курьеры Возницына догнали царя и сообщили ему эту новость. У Петру и его спутников появилась возможность осуществить ранее намеченный план и все-таки поехать в Венецию. Но царь не воспользовался ею. Позже, в «Гистории Свейской войны» Петр сам объяснял свое решение: «…В рассуждении то имел, что прочие стрельцы хотя сему бунту и неточны (непричастны. — Н.П.), однако ж сумнение на них надлежало иметь… Того ради, опасаясь, дабы от прочих в небытии его, государством, паки какого замешания не было, неотменно продолжал путь свой в России».

О подавлении бунта стрельцов извещал Лефорта 30 июня 1698 года участник операции П. Гордон. Приведенное ниже письмо Гордона интересно тем, что проливает свет на его отношения к Лефорту. Как мы помним, поначалу Гордон покровительствовал Лефорту и помогал ему в продвижении по службе. Но по мере того как Лефорт возвышался и укреплялась его дружба с царем, отношения шотландца к женевцу становились все более прохладными. Гордон считал, что не Лефорт, а он, Гордон, достоин внимания царя, и ревниво наблюдал за пожалованиями, выпадавшими на долю своего соперника. Из письма же Гордона от 30 июня 1698 года явствует, что генерал, смирив гордыню, признавал первенство Лефорта: косвенно он обращался к нему с просьбой о его, Лефорта, посредничестве в оценке своих заслуг в подавлении бунта.

«…С прошедшей почты не мог о сем писать вашему превосходительству, — извещал Гордон адмирала, — за отсутствием оной, а только вкратце извещал его величество о том, что здесь случилось. После того учинили мы строгое розыскивание и произвели экзекуцию наипаче виновных. Предпочитаю, чтобы о службе моей в сем деле кто другой сказал или написал. Хвала Господу, что великий пожар в начале был выслежен и погашен. От души желаю, чтобы его величество и ваше превосходительство со всей свитой вскоре могли сюда прибыть. Прошу поведать всем находящимся там о моей усердной службе».

Более пространную, хотя тоже скудную, информацию о бунте Лефорт получил в двух письмах от служившего под его началом венецианца полковника Джордже Лимы.

В первом из них, датированном 23 июня, Лима писал: «По случаю того, что у нас было восстание стрельцов, четыре полка без приказа пришли в Москву, я не захотел упустить возможность известить вас. Они намеревались убить Тихона Никитича (Стрешнева. — Н.П.), князя Ивана Борисовича (Репнина. — Н. П.), князя Федора Юрьевича (Ромодановского. — Н.П.), князя Михаила Григорьевича (Ромодановского. — Н. П.) и секретаря Стрелецкого приказа, а также писали прошение против вашего превосходительства. Но Божьей милостью мы выступили навстречу проклятому сброду — ваш полк, шестьсот человек, Преображенский полк, шестьсот человек, да Семеновский полк, шестьсот человек. И все три полка были у меня под командованием. Петр Гордон был лично с пятью сотнями людей. Мы встретили их далеко от Москвы, в сорока пяти верстах, монастырь зовется Воскресенским или, вернее, Новым Иерусалимом. По тем, которые не хотели сдаваться, мы стреляли из пушек и многих убили, а всех остальных взяли в плен».

В другом письме, 8 июля, Лима извещал об окончании розыска над стрельцами: «С прошлой почтой я сообщал вам о восстании стрельцов. Суд над ними уже завершен, некоторые посажены на кол, ста двадцати четырем отрубили головы, а остальных сослали в разные города под стражей, так что порядок вернется, а я прибыл в Москву с тремя полками 6-го числа сего месяца в добром здравии».

В тот же день Лефорту написал и Виниус: «Невозможно довольно описать злые и ужасные намерения, с коими знатные на Москву походом шли. Да только слава навеки Всевышнему, единый Он чудесным образом нас от того избавил и их самих низверг в ту яму, которую себе копали»,

О страхе, в котором жили обитатели Немецкой слободы, Лефорта извещала супруга, и мы уже имели случай процитировать ее письмо от 1 июля 1698 года в одной из предыдущих глав. «…Каждый день мы в ожидании смерти из-за угроз со стороны нечестных людей, которые хотели всех нас перебить, — писала Елизавета Лефорт. — Но по Божьей милости некоторые из них были наказаны, и я надеюсь, что Бог окажет нам милость, чтобы замыслы остальных были разоблачены до того, как они приведут их в исполнение… Вышедшая вперед наша армия еще не вернулась, и мы не знаем, когда возвратится».