Тени, которые проходят - Василий Шульгин Страница 62

Однако вход частей Петлюры был малоощутимым для киевлян и потому, что они были в старой русской форме, и по их сравнительной малочисленности.

Немцы вошли в Киев 1-го марта мирно. Ведь они были как бы призваны украинской властью. Они делали вид, что это не оккупация, а помощь. Не помню, каким официальным актом ознаменовалось вступление германских войск, но когда это стало совершенно очевидно, я решил со своей стороны отметить их вступление в Киев и показать отношение к ним киевлян. Я имел на это право и обязанность, так как Киев выбрал меня своим представителем в Украинское Учредительное собрание.

Статья эта, конечно, была рискованная. Было неизвестно, как на это посмотрит немецкое командование, которое фактически стало властью в Киеве. Но я об этом не думал, будучи в каком-то трансе, который на меня иногда нападает. Это состояние характерно в том смысле, что кто-то, кто сильнее меня, овладевает моим обычным «я» и приказывает мне делать то или другое. Это состояние транса, очевидно, овладело и Дарьей Васильевной, которая стучала на машинке, как пулемет, по-видимому, совершенно забыв об опасности, которая могла бы мне грозить. Я чрезвычайно оценил впоследствии, что она не только не связала мне рук, но всем своим существом поддержала меня в решительную минуту.

Статью я продиктовал без поправок со стенографической быстротой. И не только эту передовую статью, а еще целый ряд других столбцов, которые изображали мой дневник за три дня до вступления немцев. Этот дневник в этом последнем номере «Киевлянина» вышел в виде белых полос. Он не был пропущен.

* * *

Собрав эту литературу, я отправился на свою квартиру, на Караваевскую, и передал все в типографию, находившуюся тут же. Типография, хотя и находилась в нашем доме, но нам не принадлежала. Она была собственностью московской фирмы Кушнерева. Управляющего типографией Михайловского не было в Киеве тогда. Заменял его помощник. Когда все было набрано, с корректурными листами в руках он прибежал ко мне, совершенно взбудораженный.

— Василий Витальевич! Я плакал над этими листами. И наборщики плачут. И весь город будет плакать. Но что же делать?

— Чего вы опасаетесь?

— Они конфискуют типографию.

Конечно, этого можно было ожидать. И потому произошла длительная пауза. Наконец, я сказал:

— Я свое дело сделал: написал статью, передал ее вам, и она набрана. Больше я ничего не знаю и знать не хочу.

И опять наступило молчание. Потом он решился и повторил:

— Вы больше ничего не знаете?

— Да.

Глаза его блеснули, как бывает у человека, когда ему сверкнет счастливая мысль. Он убежал вместе с корректурными листами. Куда?

* * *

К немцам. Там, у них в штабе, среди других сотрудников был некто Альвенслебен, прекрасно владевший русским языком. О чем они совещались, не знаю. Через некоторое время помощник Михайловского прибежал ко мне.

— Последний номер «Киевлянина» выйдет, — сказал он, — они сидели и обсуждали вашу статью два часа. Потом ко мне вышел Альвенслебен и говорит: «Если человек закрывает газету, которую издавал пятьдесят лет, то надо же ему дать возможность высказаться, почему он это делает. Печатайте. Только дневник пусть идет белыми полосами».

* * *

Статья вышла 10-го марта в шестнадцатом номере «Киевлянина»87.

Не знаю, плакал ли весь Киев, как предсказывали, но бум был произведен ошеломляющий. И, несомненно, мальчишки, продававшие газеты, не плакали. Через час после того, как номер вышел и мальчишки помчались с криками: «Па-аследний номер “Киевлянина”!», — этот последний они начали продавать по двадцать пять рублей за штуку. Это дает достаточное представление о впечатлении, произведенном на киевлян. В течение дня ко мне врывались всякие люди с выражением своих чувств и опасений, но этого всего я не помню в подробностях, так как все это заслонил ночной визит.

Пришел один из сотрудников «Киевлянина», обрусевший бельгиец, для которого русский язык стал родным, но и французский также не был забыт. Я не знал, что он находится в связи с французской разведкой, находившейся в Киеве. Тут он объяснил мне, что капитан Эмиль Энно, тайно уже некоторое время живущий в Киеве, просит его принять.

Капитан Энно пришел. Это был человек средних лет, мало похожий на француза, и это было понятно, так как он был из Эльзаса, как я потом узнал. Его лицо было необычайно энергично, но приятно, а голос такой, что я немедленно попросил его так не кричать, потому что могут услышать на улице. Сжав мои руки, он загремел:

— Этого Франция не забудет, этого Франция не смеет забыть.

И так далее в этом роде. Затем, несколько успокоившись, он объяснил, что ему надо бежать отсюда (немцы нащупали). Он находился в подчинении графа Сент-Элер, который в это время был в Бухаресте. Ему, Сент-Элеру, поручено контролировать Восток, то есть Россию. Сент-Элер находится в непрерывной связи с «Тигром» (Клемансо). Статья по прямому проводу из Бухареста будет передана в Париж. И хотя он сам, Энно, уедет, но постарается держать со мною связь, если это будет возможно. Еще он мне сказал, что он живет здесь в Киеве у одной дамы, которая служит ему переводчиком и является человеком верным. Я спросил:

— Француженка?

— Нет, коренная киевлянка.

На этом мы распростились.

* * *

На следующий день пришел англичанин88. Этого я знал. Он тоже должен был немедленно уехать, но не в Румынию, а в Москву, в британскую миссию. Конечно, он, как и Энно, благодарил меня, правда, не так оглушительно, а чисто по-английски сдержанно. Но прибавил определенно, что устроит связь из Москвы. На этом мы и распрощались.

Я ушел из дому, а когда вернулся обратно, то Екатерина Григорьевна, моя жена, сказала:

— Был англичанин опять. Оставил вот этот пакет.

Я вскрыл пакет. Там оказалось двадцать тысяч рублей. Я понял, что это на устройство связи. Кроме того, там был еще и какой-то московский адрес.

Организация «Азбука»

С этого и началась конкретная деятельность «Азбуки». Я начал готовить материалы — осведомления о происходящем в Киеве, секретным образом. Я придумал особый способ, никому до той поры не известный: папиросы. На ленточках бумаги печатался текст. Эти ленточки скручивались и вкладывались в готовую папиросу, в гильзу. Эта вкладка совершенно была незаметна и до такой степени, что папиросы со вложением отмечались едва заметной точкой карандашом. Остальные папиросы были без таких вложений и отметок. Затем последовало усовершенствование — вместо ленточек текст печатался на листах бумаги и снимался на фотопленку. Пленка точно так же разрезалась на кусочки и вкладывалась в папиросы.

При всей своей примитивности, этот способ оказался удобным, действовал до конца, и никогда никто не был пойман из-за папирос.

Хотя однажды был такой случай, что «азбучный» курьер ехал с каким-то подозрительным лицом, с которым он по этой причине вступил в дружеский разговор и предложил ему папиросу, открыв коробку. Тот взял и курил папиросу, ничего не подозревая. Затем он бросил окурок. Курьер заметил и подобрал его.