Повседневная жизнь во времена трубадуров XII-XIII веков - Клоди Дюамель-Амадо Страница 62

В конкурентных отношениях с термином lauzengier находится термин «ревнивец» (gelos/gilos), отсылающий нас к сопернику, претенденту на любовь дамы или же к мужу дамы, всесильной личности, которая никогда не присутствует на сцене, но всегда является хозяином положения и руководит игрой. В XIII веке в новом жанре новеллы, небольшом по объему рассказе, ревнивец занимает одно из основных мест — например, в новелле Castia Gilos, «Наказанный ревнивец», сочиненной каталанцем Раймоном Видалем из Безалу после 1214 года [282]. В лирике трубадуров нет ревнивых женщин, они появляются только в том случае, если за перо берутся женщины-трубадурки, trobairitz, о которых мы говорили выше. Наконец, в XIII веке открыто проявляет свою ревность муж — например, в поэме «Фламенка», которую мы именуем романом, то есть сочинением, написанном на романском языке. Автор же, оставшийся неизвестным, называет свое произведение «рассказом» [283]. В этой истории, созданной около 1234 года и имеющей объем более восьми тысяч восьмисложных стихов, говорится о любви героини, златоволосой Фламенки, к прекрасному Гильему, рыцарю, переодевшемуся клириком. Фламенка замужем, то есть занимает положение обычное для возлюбленной трубадура, но влюбленный в нее муж (новая ситуация для куртуазного универсума) с самого дня свадьбы превращается в ужасного ревнивца, ибо присутствующий на свадьбе король явно восхищен его супругой… Ревность убивает любовь между людьми и портит куртуазное общество Юга. Хитрость, найденная влюбленными, «изобретающими», одно за другим, слова, которыми они обмениваются в церкви во время мессы, была придумана трубадуром XII века Пейре Роджьером, овернским клириком, избравшим стезю жонглера [284]. Искусная комбинация понятий и словесных ухищрений трубадурского искусства и необычные для прежних жанров литературные ходы объединились в новом жанре рассказа (новеллы, novas). Влюбленные находят способ укрыться от глаз ревнивца и утолить свою страсть (бесспорное новшество, ибо трубадуры чаще всего скромно умалчивали о том, в чем состоит радость /joi/ любви): они назначают свидания в банях; однако способ этот — лекарство временное. Впрочем, конец истории неизвестен, ибо сохранилась только одна рукопись романа, а у нее не хватает последних листов…

Новелла, рассказ — перекидной мостик к повествовательным жанрам, и хотя мода на стихи еще не прошла, мелодия, в сопровождении которой они прежде исполнялись, практически исчезла: слова кансоны Пейре Роджьера в романе уже не поются, а произносятся шепотом. Начинается время историй о трубадурах, рассказов в прозе: в середине XIII века появляются vidas и razos, жизнеописания и комментарии, авторы которых, преимущественно анонимные, обуреваемы желанием собрать все, что людская память сохранила о трубадурах, о их жизни и образе мыслей, и поведать об этом молодому поколению, которое уже не знает трубадуров, но по-прежнему поет их песни. Эти «уникальные повествования», согласно выражению Альберто Лиментани [285], свидетельствуют о жизнеспособности поэзии трубадуров, не желающей умирать и по-прежнему «изобретающей» способы воспевать даму, ту самую, что уже превратилась в иконографический образ для поклонения.

Святая Дева: образ идеальной дамы

Испытав на себе всю тяжесть церковного гнета, обрушившегося на юг Франции после Крестового похода против альбигойцев, трубадуры обращаются к вечному «цветку радости» (Гираут Рикьер) [286], к исполненной всеобщего сострадания Даме. Нищенствующие ордена, доминиканцы и францисканцы, усиленно насаждают экзальтированное поклонение Марии, девственная красота которой, воспетая веком святого Бернара, нашла свое выражение в витражном образе, беспрепятственно пропускающем свет. На пути к «абсолютной чистоте» в некоторых светских кругах даже начинают поговаривать о Непорочном зачатии, догме, которая будет принята Церковью только в XX столетии. Каталанец Раймонд Льюль, воспитанный при дворе короля Арагонского, излюбленном пристанище трубадуров, станет одним из участников ученого спора по поводу этого постулата, а также автором величественных песен, обращенных к Деве Марии; и хотя вдохновение он черпает в литургическом пении, поэзия его является бесспорной наследницей лирики трубадуров: «Книга святой Марии» (Libre de santa Maria), «Книга прославления Марии» (Libre de Ave Maria), «Часослов Богоматери» (Horas de Nostra Dona) [287]. Мятежный Пейре Карденаль без колебаний выражает свое полное доверие Марии, обращаясь к ней с такими словами: «Тот, кто в тебя верит, / Не нуждается в иных защитниках…» [288] Анонимный автор «Райских цветочков» (Flors de paradis) в двадцати трех строфах, по одиннадцать стихов каждая, излагает учение францисканцев о Деве Марии, используя куртуазную модель трубадура Гаусельма Файдита. Контрафакция (contrafactum), повторное использование метрических и музыкальных моделей своих предшественников, в том числе и моделей латинских стихов (versus), свойственна поэтической манере трубадуров изначально и продолжается вплоть до самого заката трубадурского искусства. Так, например, моделью для похвалы Марии («Райский Цветок / Царица манер куртуазных, / Преклоняется перед вами / Кающийся, с неизменными чувствами в сердце…») [289] послужила злая сатира против Рима, составленная Гильемом де Фигейрой между 1226 и 1229 годами [290]. Явная ирония характерна для конца эпохи, создавшей лирику. Будучи очевидным признаком жизнеспособности, она становится движущей силой трубадурского искусства, не допуская «обновления фасада посредством набожности». Об этом свидетельствует великолепный сборник песен R [291], составленный в окрестностях Тулузы в XIV веке [292]; лирика, нашедшая место на его страницах, пребывает под двойным покровительством — сначала Христа, а затем Девы Марии. Обращение к небесным покровителям можно встретить и в начале «Книги Гираута Рикьера», трубадура, уроженца Нарбонна, современника мантуанца Сорделя и Раймонда Льюля [293]. Из Нарбонна, где некогда графиня Эрменгарда принимала оммаж от самых знаменитых трубадуров и поддерживала овернца Пейре Роджьера, Рикьер должен ехать искать пропитание при последних «куртуазных» дворах Окситании. Он жалуется, что приходится «блуждать от одного двора к другому» и никто, даже ученый король Альфонс X Кастильский, не может откликнуться на его просьбу и по специальному указу отделить шутов от жонглеров, трубадуров от «докторов поэзии», то есть «тех, кто в совершенстве постиг высокое искусство trobar» [294]. Двор Генриха II, графа де Родеса, похоже, отныне является единственным уголком окситанской земли, не заказанным для поэтических состязаний [295].