Мемуары "власовцев" - Александр Окороков Страница 63

Медицинская служба совершенно не была налажена; достаточно сказать, что во всей РОА тогда была только одна амбулатория, во главе которой стоял молодой врач с фельдшером-помощником. Ввиду того что в то время и Трухин, и я верили в скорую передачу разрозненных частей РОА в общее ведение Власова, необходимо было сразу же подумать об организации медицинского обслуживания этих частей. Трухин мне предложил срочно заняться этим делом. Я ему указал на свой малый опыт в военномедицинском деле и на то, что я уже дал согласие работать по гражданской части. Однако я обещал ему приложить все свои силы к тому, чтобы положить начало военномедицинской службе и приискать подходящего человека для поста начальника.

В дальнейшей части нашей беседы, которая велась в очень откровенном и дружеском духе, я указал ему на то, что меня неприятно поразило присутствие немецкого орла на форме РОА «Ведь для того чтобы большевикам вести пропаганду против РОА и доказать ее немецкое происхождение — им достаточно только фотографировать эту форму и показать красноармейцам», — сказал я, искоса поглядывая на орла, вышитого на груди генерала. «Вы не представляете себе, сколько мы поломали копий из-за этого поганого орла! — сказал он мне. — Один момент немцы совсем уже было согласились снять его, теперь опять уперлись, как упрямые ослы. Думаю, что после организации Комитета вопрос о собственной форме РОА будет поставлен со всей серьезностью». (К сожалению, «упрямые ослы» дотянули это снятие до марта месяца!)

В последующем мы затронули общие наши задачи борьбы с большевизмом. Трухин выявил себя высокообразованным человеком (он единственный из генералов, кто владел иностранными языками), по-видимому, в молодости он был членом социал-демократической партии (меньшевиков). Он сказал мне, что не может сейчас принять большевизм, так как последний давно перестал быть социализмом и переродился в самый эксплуататорский государственный капитализм, который когда-нибудь знало человечество.

«Пока я был в СССР, я занимался своим военным делом и гнал от себя всякие мысли, зная, что за них весьма легко попасть в НКВД. Попав же в плен, я имел достаточно времени подумать обо всем, начать же самостоятельно думать — это значит понять ложь большевизма и то зло, какое он несет народам России. Мне, как военному человеку, особенно тяжело было решиться на выступление против Сталина, ведь этим я себя ставлю в ряды «изменников и предателей» родины, как нас не замедлят представить большевики. Однако как нам иначе бороться против большевизма? Чтобы бороться с этим дьявольским режимом, опутавшим нашу душу и тело тысячью уз, сковавшим нашу волю, мы вынуждены сделаться предателями, ибо каждый противник большевиков, политический или военный, консерватор или социалист, есть предатель. Если большевики получают власть над своим противником, они его ликвидируют! Уже тот факт, что я попал в плен, достаточен для того, чтобы меня в лучшем случае держать под подозрением, в худшем же случае я буду предан военному суду. Не желая быть в положении кролика, который вечно находится в ожидании эксперимента над собой, я выбрал единственно возможный выход — борьбу против угнетателей и эксплуататоров народов России. Я уверен, что в будущем, как бы эта война ни закончилась, нас никто не осудит и, наоборот, помогут нам продолжать борьбу. (Увы, как жестоко ошибся бравый генерал, предвкушая одобрение власовской акции союзниками, показывают послевоенные события, когда все власовские генералы были выданы для «суда» и расправы своим заклятым врагам.)

В дальнейшем наша беседа коснулась национального вопроса. Здесь, как это, к сожалению, часто встречается, такой образованный и культурный человек, каким несомненно был Трухин, обнаружил либо полное равнодушие, либо мало совместимую с его интеллигентностью некомпетентность. У меня возникло подозрение, что в этом вопросе, которым он, очевидно, мало интересовался, он находился под чьим-то влиянием. Особенно удивительно мне было услышать его мнение, что национальные требования возникли большей частью искусственно под влиянием политиканствующих эмигрантов, так как, будучи в России, он об этих требованиях ничего не слыхал. В частности, он ничего не знал об украинском вопросе. Я возразил генералу, что он, очевидно, никогда не бывал на Украине, никогда не интересовался украинской культурой и, вероятно, никогда не был знаком ни с одним украинцем-интеллигентом. «Да, это так, я на Украине не жил, что же касается интеллигентов-украинцев, то я здесь с ними познакомился — они либо совершенно ополячены, либо русифицированы и Украины не признают». На основании этого наблюдения генерал делал вывод, что все украинские домогательства — это только плод фантазии политиканствующих эмигрантов. Я, как мог, старался убедить Трухина в некоторой поспешности этих его заключений.

В конце беседы Трухин обещал мне присматриваться к нашей национальной работе и во всяком случае, как подобает настоящему военному, держать дружественный нейтралитет в отношении нас. За короткое время нашей совместной работы Трухин честно выполнял данное им обещание и никогда на заседаниях президиума против националов не выступал. В дальнейшем, когда он увидел, что национальная работа в Комитете значительно продвинулась, он не только дал согласие на формирование украинских частей, но и активно его поддерживал. Как ни странно, но некоторые военные украинцы и даже члены Украинского национального совета, как, например, генерал Боярский, гораздо более противились национальной политике нашего Совета, чем это делал такой «москаль», как Трухин.

За время до первого организационного заседания Комитета 10 ноября 1944 года мне приходилось работать «по-походному», пристроившись кое-как в углу комнаты упомянутой лаборатории, так что я большую часть времени тратил на ознакомление с тем, что пока есть налицо в Комитете.

Как я уже говорил, Малышкин начинал организовывать главное административное управление. В помощники себе он привлек профессора П . Н. Иванова, впоследствии избранного кандидатом в члены Президиума Комитета. Небольшого роста, с умным, энергичным лицом, профессор был одним из наиболее преданных идеям Манифеста людей. Бывший видный советский специалист, материально совершенно обеспеченный Советами, получивший за свои заслуги по увеличению производительности Донбасса орден Ленина, он не задумался все это бросить и бежать из этого рая рабочих и крестьян. Как только он услыхал о начинающейся организации Комитета освобождения народов России, он немедленно приехал в Берлин и явился к Власову. Он не имел ни комнаты, ни угла, кое-как ему устроили постель в той же комнате, где он и принимал. Работал он без устали и к февралю месяцу переутомился настолько, что был вынужден лечь в больницу. Однако его болезнь (гипертония) все время прогрессировала, и в начале апреля он умер в Карлсбаде. Вечная память этому энтузиасту делу освобождения, сгоревшему на работе!

Нужно отдать справедливость Малышкину, он умел выбирать людей — Иванов тому пример. Этот в политическом мире совершенно неизвестный человек показал себя недюжинным организатором и сумел форменным образом на голом месте, не имея ни средств, ни помещения, организовать главное административное управление с большим штатом и большим масштабом работы. В ведении управления находились штаты всего Комитета, юридическая помощь остарбайтерам, оформление документов и помощь всем вырвавшимся из лагерей остарбайтеров, и ответы на письма, которые ежедневно тысячами поступали на адрес Комитета. Кроме того, как я уже вкратце указывал, на главном административном управлении лежала первоначальная организация Народной помощи. В последующем это же управление организовало и Ученый совет Комитета. В период до официального оформления Комитета на плечах Иванова лежала главным образом организация ответов на письма. Принимая во внимание громадное количество писем, это была нелегкая задача.