Игра кавалеров - Дороти Даннет Страница 64

Кнут задумчиво щелкнул.

— Я люблю храбрых мужчин, — проговорила шотландская вдовствующая королева, — а Кроуфорды — храбрецы, хорошо послужившие мне в прошлом. Но лукавого, надменного, развязного фигляра я не выношу. Если бы я только знала, что мой шотландец устроил такой маскарад, то сама послала бы вам его язык и руки. Раз все так получилось, вы вольны наказать его согласно вашему желанию. Я не могу поверить в то, что он виновен в воровстве и убийстве. Однако согласна, что он водил за нос и меня, и вас, любезный брат, и притом обманул нас дважды. Поступайте с ним как сочтете нужным.

Она отреклась. Слова застряли в горле О'Лайам-Роу. На лице Лаймонда не отразилось ни гнева, ни удивления; даже пропыленный и взлохмаченный, он умудрялся выглядеть собранным, холодным, язвительным. Он посмотрел на Марию де Гиз, лениво полуприкрыв веки, и сказал:

— Мадам, какому королю стал бы я петь в Шотландии? Даже Лайон очень стар.

Она отреклась, а он примирился с ее предательством. Принц Барроу набрал в легкие воздуха — и тут кто-то предостерегающе сжал его руку. Подошла Маргарет Эрскин. Вдовствующая королева ледяным тоном ответила:

— Если бы вы приехали сюда как Фрэнсис Кроуфорд, то могли бы прославить свою страну. А вместо того вы ломали комедию, прикидываясь ирландцем и донимая нас ирландскими шуточками.

— Но Фрэнсиса Кроуфорда, — простодушно изрек Лаймонд, — никто не приглашал.

— И Фрэнсиса Кроуфорда все прекрасно знают, — заметил лорд д'Обиньи. Пригожее лицо его даже в этот поздний час нисколько не осунулось, только румянец неровно разлился по щекам: наконец-то вожделенный сосуд находился в его руках — вот-вот от него останутся одни черепки. — Мы не забыли о драгоценностях, которые он не преминул присвоить, о веревке в его комнате, о дружбе с моим злополучным офицером Стюартом. Робин спас ему жизнь при подъеме на колокольню — многие из вас видели это. Они работали рука об руку, готовя так называемый случай с гепардом. Только потому, что господин д'Энгиен держал его поводья, он оказался в передних рядах во время скачки вниз по пандусу в Амбуазе. Сам он, я уверен, намеревался остаться в хвосте и счастливо избежать опасности. Кроуфорд и его дружок О'Лайам-Роу, как мне сказали, еще раз спасли Стюарта от смерти в Тауэре, убедив его, что будет лучше, если он останется в живых и вернется во Францию. И таинственным образом, едва достигнув Луары, Стюарт бежал. Если ирландскую личину он надел всего лишь из недостойного и глупого шутовства, — продолжал д'Обиньи, возвысив голос, — то почему тогда лорд Калтер, его брат, относящийся к столь храброй, столь преданной семье, не удержал его от подобных выходок или по крайней мере не сообщил королеве, своей госпоже, подлинное имя господина Баллаха?

Карие навыкате глаза королевы Екатерины с пролегшими под ними от бессонной ночи темными кругами обратились к вдовствующей королеве.

— Действительно, почему? Посмотрите на своих лордов, сестра моя. Семья оказалась менее надежной, чем вы полагали.

Старухи! Во второй раз О'Лайам-Роу открыл рот, собираясь заговорить. Слева от него пошевелился Пайдар Доули, не спуская с хозяина пристальных глаз. Справа подвинулась Маргарет Эрскин, закрыв короля; глаза ее оказались почти на одном уровне с глазами О'Лайам-Роу.

— Он не хочет этого, — чуть слышно сказала она. — Он не хочет этого. И как вы сумеете помочь ему, если окажетесь в заточении.

Лаймонд рассмеялся. Его смех, зазвенев в небольшой комнате, прозвучал резко, словно кто-то стеклом поскреб по твердому арабскому дивану.

— Достопочтенный принц Барроу покинул Францию в тот день, когда узнал, кто я, и с тех пор пытается расквитаться со мной. Неужели вы полагаете, что мой сообщник навлек бы на себя угрозу бесповоротного изгнания из Франции, как О'Лайам-Роу в первую неделю нашего пребывания здесь? Господин О'Лайам-Роу, как вы, наверное, догадались сами, презирает дипломатию, смеется над государственной мудростью, подшучивает над честолюбием и находит смехотворным богатство. Вы даже не представляете, каким сокровищем обладали. Человек, которому ничего от вас не нужно, только поизощряться в остроумии на ваш счет. «Пожалуй к нам, Филим», — следовало бы вам сказать. — Веселый голос дал себе волю в дерзкой пародии:

Пожалуй к нам, Филим,

Филим — сын Лайама,

На место, где царит победитель.

Сердце как лед,

Лебединый хвост,

В бою сильный воин на колеснице.

Океан бурный.

Дивный буйвол.

Филим — сын Лайама.

— Дивный буйвол, — медленно повторил Лаймонд, на этот раз по-ирландски.

И О'Лайам-Роу, обалдевший от грязи и золота, которыми забросал его Лаймонд, откашлявшись, сказал:

— Что б тебе пусто было. А как насчет тебя? В тебе живет великая музыка, могу теперь с уверенностью об этом сказать. Явись с небес ангел и запой он рядом с тобой, так голос его зазвучит как ржавый гвоздь, царапающий по стеклу… Что за необходимость заставила тебя перерядиться ирландцем и дать пьянству и разврату убить в тебе этот дар?

Обманчиво-невинные глаза обратились к принцу.

— Искусство не может жить без вольности.

Наступило короткое молчание.

О'Лайам-Роу осознал, что страшные обвинения и жестокие удары каким-то образом сменились состязанием совершенно другого рода, которому двор молчаливо внимал. Он поколебался только минуту, прежде чем позволить своим давешним, потерявшим силу суждениям в последний раз выскользнуть из уст.

— Ах да, мой прекрасный gean-canach, но не много ли вольности? — сказал он. — Искусство человека — все равно что печень. Кто решает, когда остановиться?

— Сам артист? — спросил Лаймонд серьезно, хотя в глазах его светилась явная насмешка.

— Ему необходимо вдохновиться чем-то для начала, но после не так-то просто отказаться от маленьких слабостей. Пропади ты пропадом: тебе ли не знать. А потом ничего не остается, кроме никудышного искусства и скверных приемов, которым подражают ремесленники, способные лишь окунуть кисть в банку с краской или состряпать площадной пасквиль.

— Это волнует тебя? — спросил Лаймонд. — Но это не будет волновать потомство. Nous devons a la Mort et nous et nos ouvrages, ты знаешь: и мы сами, и наши творения живем лишь благодаря Смерти. Если протрезвить нас, да загнать в церковь, да выставить вон одним махом и Прекрасную Симонетту 26), и Витторию Колонна 27), то вдохновение исчезнет и не родятся произведения искусства, способные жить в веках.

— Не все люди искусства находят гармонию в выпивке, наркотиках и прочих слабостях.

— Но как быть с теми, кто находит? Необходимо их останавливать? Неужели потомство должно страдать от того, что дурной пример заразителен?

О'Лайам-Роу промолчал. В этом-то и заключалась суть дела.