Батый - Алексей Карпов Страница 64

«Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра» (так называется Житие в рукописях) была составлена в начале 80-х годов XIII века иноком владимирского Рождественского монастыря, знавшим великого князя Александра Ярославича в последние годы его жизни. Однако орду Батыя автор представлял себе плохо, и ничего определённого о пребывании в ней Александра сказать не мог — за исключением того общеизвестного факта, что князь сумел снискать милость Батыя. Возможно, впечатляющая внешность Александра («Ростом он был выше иных людей», — описывал его автор Жития) сыграла при этом какую-то роль: татары умели ценить мужскую стать и красоту. Но может быть и так, что перед нами всего лишь литературный приём. Книжники же более поздних веков, перерабатывая первоначальный житийный текст, сильно изменили его, включив в повествование совершенно новый эпизод. То, что представлялось неизбежным в середине — второй половине XIII века, совсем по-другому воспринималось во времена независимой Московской Руси, свергнувшей ордынское иго. Правители Орды, «цари», как их называли на Руси, превращаются под пером авторов XV–XVI веков в «злочестивых» и «злоименитых мучителей», окаянных «сыроядцев», и подчинение им православного русского князя, победителя шведов и немцев, начинает казаться немыслимым и недопустимым. Так в поздних редакциях Жития святого Александра Невского возник рассказ об отказе князя от исполнения унизительного обряда прохождения сквозь огни и поклонения «твари» — причём историки давно уже определили, что рассказ этот целиком заимствован из Жития другого русского святого — князя Михаила Черниговского. Слова черниговского духовника вложены здесь в уста ростовского епископа Кирилла, наделе проводившего совсем другую политику в отношении Орды, неоднократно бывавшего в ставке ордынских ханов и охотно общавшегося с ними. Сам же Александр, подобно князю Михаилу Черниговскому, решительно противится исполнению требований татарских «волхвов», однако «окаянный» Батый, «не насытившийся ещё крови христианской», вопреки всему не спешит проявлять свою злобу, но, «ради красоты лица его, повелел с честью привести святого к себе, не понуждая его кланяться солнцу и идолам… не причинил святому никакого зла, но, видев красоту лица блаженного, и величавость тела его, и храбрость, похвалил святого перед всеми и великую честь воздал ему»50. Излишне говорить, что ни к историческому Александру Невскому, ни к историческому Батыю эти слова не имеют никакого отношения.

Как и другие завоёванные монголами страны, Русь считалась достоянием не одного лишь Батыя, но всего «Золотого рода» наследников Чингисхана, представленного личностью великого хана. Но в первые годы пребывания Батыя на Волге ханский престол пустовал. В соответствии с этим Батый по своему усмотрению распорядился ярлыком на великое княжение, даровав его Ярославу Всеволодовичу; посылка же «к Кановичам» Ярославова сына Константина выглядела своего рода компромиссом. Точно так же не было необходимости отправлять в Монголию Даниила Романовича и других русских князей, являвшихся в Орду за ярлыками. Впоследствии, однако, ситуация изменится. Когда вопрос с избранием великого хана Гуюка будет наконец-то решён, Батый отправит в Каракорум и Ярослава Всеволодовича, и правителей других завоёванных им стран — дабы те приняли участие в курултае и, изъявив покорность новому великому хану, уже из его рук получили ярлыки на свои земли. Затем, после смерти Ярослава Всеволодовича, для получения ярлыка на великое княжение Владимирское в Каракорум поедут его заспорившие о власти сыновья Андрей и Александр. Сам Батый разрешить их спор не возьмётся.

«Русская политика» правителя Орды всецело определялась тем, что происходило в центре Монгольской империи. Всё зависело от того, имелся ли там законный император (великий хан) и в каких отношениях с Батыем он находился. Русские князья — особенно поначалу — были не более чем разменной монетой во взаимоотношениях между Сараем и Каракорумом. «Имперское» направление политики, несомненно, являлось главным для Батыя. Об этой стороне его политической и государственной деятельности нам предстоит поговорить особенно обстоятельно.

Биографию Батыя как правителя Улуса Джучи можно разделить на два неравных по продолжительности отрезка. До лета 1251 года — года избрания великим ханом союзника Бату Менгу — всё его внимание было приковано к борьбе за власть над Монгольской империей. Борьба эта началась сразу же после смерти великого хана Угедея, и в неё оказались вовлечены представители всех четырёх ветвей «Золотого рода» наследников Чингисхана. И даже с избранием на ханский престол Гуюка борьба не закончилась, но разгорелась с ещё большей силой. Ставкой в борьбе лично для Бату была не только власть над Улусом Джучи и другими покорёнными монголами территориями на западе, не только возможность вести ту политику, которую он считал нужной, но в какой-то момент, по-видимому, и сама жизнь. И Бату в конечном итоге вышел победителем в этой жестокой схватке, ещё раз подтвердив, что обладает несомненными качествами по-настоящему выдающегося политика. Обстоятельства его необъявленной войны против родичей — двоюродных и троюродных братьев и племянников — представляют исключительный интерес для характеристики героя нашего повествования.

Напомню, что, когда Угедей умер, его старшего сына Гуюка в Монголии не было и вся полнота власти оказалась в руках вдовы Угедея Туракины-хатун. Происходившая из меркитского племени, она не была ни старшей, ни любимой женой великого хана, но зато была матерью пяти его сыновей. «Эта супруга была не слишком красива, но по природе была очень властной», — пишет Рашид ад-Дин. Когда-то, после покорения меркитов, Угедей силой овладел ею; Чингисхан одобрил поступок сына и выдал за него знатную пленницу. Любимая же жена Угедея, Мука-хатун, умерла вскоре после супруга (своей ли смертью или нет, неизвестно), и Туракина «ловкостью и хитростью, без совещания с родичами, по собственной воле захватила власть в государстве. Она пленила различными дарами и подношениями сердца родных и эмиров, все склонились на её сторону и вошли в её подчинение»1. Надо отдать должное этой женщине; ещё до прибытия Гуюка она сумела отразить попытку младшего брата Чингисхана Тэмугэ-Отчигина захватить ханский престол. Узнав о том, что Отчигин во главе большого войска движется в её направлении, Туракина не растерялась и направила к нему гонца с грозным предостережением: «Что означает это выступление с войском, с запасом провизии и снаряжения? Всё войско и улус встревожены». Кроме того, навстречу Отчигину были высланы находившиеся в ставке войска свиты покойного хана и его домочадцы. И Отчигин — очевидно, рассчитывавший на внезапность своего выступления и на то, что оставшаяся без мужа женщина не решится противиться ему, — смутился и начал оправдываться тем, что он-де направляется единственное для устройства поминок по случаю смерти великого хана. «В это время пришло известие о прибытии из похода Гуюк-хана… — продолжает Рашид ад-Дин. — Сожаление Отчигина о содеянном стало сильнее, и он вернулся в свои места, в свой юрт». Впоследствии Отчигин жестоко поплатится за этот необдуманный поступок. Но история с ним — пожалуй, единственное, за что потомки Угедея могли быть благодарны Туракине-хатун. В целом же её правление принесло много вреда и в конечном счёте стало причиной полного крушения дома Угедея.