1759. Год завоевания Британией мирового господства - Фрэнк Маклинн Страница 65

«Нет ничего более тоскливого, чем запланированное веселье» (май 1759 г.)

«Точно так, как золото, которое нельзя потратить, не делает человека богатым, знания, которые невозможно применить, не делают человека умным» (июнь).

«Критика — это такое занятие, с помощью которого человек становится важнее и внушительнее при очень незначительных затратах» (июнь).

Надо признать, что его изречения поражают тем, что они, отличаются огромным достоинством непредусмотрительности и предельной наивностью.

«Торговля рекламой в настоящее время настолько приблизилась к совершенству, что нелегко предположить возможность каких-либо усовершенствований». Это вызывает лишь кривую улыбку в двадцатом столетии, как и его горькие жалобы на перепроизводство книг: «Одна из особенностей, которая выделяет век нынешний, заключается в бесконечном множестве книг. Каждый день приносит новые объявления о литературных трудах. Нас тешат повторными обещаниями, что мы станем мудрее, а жизнь наша станет более легкой, чем у наших прародителей».

Нет ничего удивительного в том, что Тобиас Смоллетт, писатель-шотландец и проякобит, в письме, датированным мартом (написанном, к удивлению, заклятому антишотландцу и антиякобиту Джону Уилксу) ссылался на «этого великого литературного мага Сэмюэля Джонсона».

Но величайшим триумфом Джонсона в 1759 г. была философская повесть «Расселас, принц Абиссинский», его основной и самый успешный труд в художественной литературе. В повести «Расселас», написанной явно под влиянием Екклесиаста, сатиры Ювенала и Джонатана Свифта, рассказывается о принце Абиссинском, именем которого названа повесть, который существует в неизменном обществе, подобном «Республике» Платона. Он ищет ответы на самые важные вопросы о смысле жизни человека.

Ведя роскошный образ жизни в Счастливой Долине Абиссинии, он вместе со своим ментором Имлаком, сестрой Некаях и ее служанкой Пекиах бежит в Египет в поисках самого счастливого образа жизни. Но стоит ли добавлять, что, будучи героями Сэмюэля Джонсона, они так никогда и не смогли найти его.

Повесть, предположительно, написана потому, что в то время Сэмюэль Джонсон был слишком беден, чтобы расплатиться за похороны своей матери (она скончалась в возрасте восьмидесяти девяти лет в январе 1759 г.) «Расселас» создан в форме «восточного предания». По структуре, сюжету и общим эстетическим стандартам он настолько подобен «Кандиду» Вольтера, что Джеймс Босуэлл, биограф автора, заявил: если две различные философские повести не оказались бы опубликованными одновременно, Джонсона непременно обвинили бы в плагиате, предполагая великого французского мастера. Там видны то же наслаждение экзотикой, та же сатирическая насыщенность, тот же пессимистический взгляд на жизнь, которую следует скорее выдержать, чем наслаждаться ею.

Одновременное появление «Кандида» и «Расселаса» наводит на мысль, что существует не так называемый плагиат, а просто синхронный отклик на дух времени. Лоренс Стерн сделал такие же скептические замечания относительно плагиата в еще одном романе, выпущенном в свет в 1759 г. — «Жизнь и мнения Тристрама Шенди». Общеизвестны примеры Лейбница и Ньютона, Дарвина и Уоллеса. Но в истории мысли и литературы их множество. Подобно «Кандиду» повесть «Расселас» насыщена, в основном, диалогами. Учитывая популярность в восемнадцатом столетии философских произведений на фоне экзотических условий, нет ничего удивительного в том, что Джонсон благодаря одной этой работе приобрел европейскую репутацию, как и в том, что он никогда не смог повторить этот успех с помощью любой другой прозаической работы.

«Расселас» адресован тем, «кто с недоверием слушает нашептывания фантазии и с нетерпением продолжает преследовать призраки надежды; кто ожидает, что возраст исполнит обещания юности, и что недостатки сегодняшнего дня будут восполнены завтра». Подобно Парсону Йорику Стерна в «Тристраме Шенди», Джонсон использует мудрого героя Имлака для выражения своих взглядов в науке, философии и по ряду общественных вопросов (в особенности — относительно брака). Он делает циничный вывод: «Брак имеет множество недостатков, но безбрачие лишено удовольствий».

В Египте при посещении пирамид Имлак говорит: «Я рассматриваю это мощное сооружение, как памятник отсутствию человеческих радостей».

Приводится ряд интересных замечаний относительно стратегии и тактики в вопросах похищения людей и предупреждение против фантазий, свойственных Марии Антуанетте, заметившей во время чтения книги: «И я не позволю себе больше играть в пастушку в своих снах наяву».

Джонсон/Имлак исследует многие философские и теологические вопросы, обсуждает достоинства и недостатки монашеской жизни. Он строг с теми, кто, подобно Плинию Старшему (знаменитому трудоголику древнего мира) или Лоренсу Стерну в его дни, живут творчеством или исследованиями за счет собственной жизни.

Замечания относительно двуликости добра и зла окажутся уместными в работах писателей девятнадцатого века — например, Германа Мелвилла и Роберта Льюиса Стивенсона.

Как считает Имлак, «причины добра и зла такие разнообразные и такие неопределенные, что часто путаются друг с другом, принимая различные виды и формы в результате многократных переплетений. Они настолько подвержены различным несчастным случайностям, которые невозможно даже предвидеть, что тот, кто хотел бы точно определить свое положение в зависимости от неопровержимых главных причин, должен провести всю жизнь и умереть, продолжая задавать себе вопросы и взвешивать ответы».

Самыми интересными для читателя двадцать первого века являются фантазии на тему полетов, которые ясно претендуют на психоаналитическое объяснение, а также предупреждение Джонсона о возможности войны в воздухе при помощи аэропланов. Об этом он говорит: «Какова же безопасность добра, если зло может ради удовольствия вторгнуться к нему с неба? От армии, плывущей через облака, не смогут обеспечить безопасность ни облака, ни стены, ни горы, ни моря. Полет северных дикарей может произойти по ветру, а потом они мгновенно подожгут с чрезвычайной жестокостью столицу цветущей страны, проплывающую под ними внизу».

Подобно Кандиду, Расселас завершает свои похождения с убеждением: он с тем же успехом мог спокойно оставаться в своей комнате. Счастье и поиски смысла подобны иллюзиям, и название последней главы совершенно недвусмысленно: «Заключение, в котором не сделаны никакие заключения»: «Имлак и астроном были довольны тем, что плывут в потоке жизни, не указывая своего курса в какой-то определенный пункт. Они поняли, что ни одно из желаний, которые были у них, невозможно исполнить. А пока они размышляли, что нужно сделать, решив после окончания потопа вернуться в Абиссинию».

Но для историка значительно интереснее пессимизма Джонсона его зачарованность экзотикой и идеологией «страны» (считающей менее важными деньги по сравнению с землей, города — в сравнении с провинцией, чрезмерное потребление противопоставляющий спартанскому аскетизму). При этом и восточная «роскошь» достойна сожаления.

Имлак в свое время путешествовал по Персии, Аравии, Сирии, Палестине, Индии и Азии вообще, был однажды советником императора-могола в Агре. Его путешествия проходили в восточном полушарии, путешествия Кандида — в западном. В повести «Расселас» ясно заметна мания к зарубежным поездкам и исследованиям. Они лишь недавно были популяризированы Джереми Доукинсом, открывшим Пальмиру, а также леди Мэри Уортли Монтегю. Заметен в повести точно такой же оживленный интерес, который спустя немногим более десяти лет проснется к сказаниям и легендам Полинезии. Их привезут с собой Бугенвиль и Кук из странствий по Тихому океану.