Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - Илья Фаликов Страница 66

По ее жизни, как по Борисоглебскому, и по Борисоглебскому, как по ее жизни, шли и шли люди. Череда людей, крупных и не очень, на расстоянии и близко. В мае судьба сводит ее с Вячеславом Ивановым, уроженцем Москвы, в 1913-м переехавшим в Москву после долгой жизни в Петербурге. У них с Мариной было много общих московских мест — в детстве он жил на Патриарших, а учился — в гимназии на Волхонке. В Мерзляковском, в доме 11, где было здание бывших Высших женских курсов, участвовал в заседаниях Вольной академии духовной культуры.

Пенаты, в путь!.. Пруд Патриарший Сверкнул меж четырех аллей. Обитель новая, лелей Святого детства облик старший, Пока таинственная смерть Мне пеплом не оденет твердь! (Вяч. Иванов. «Младенчество»)

Летом 1920 года Вячеслав Иванов с Михаилом Гершензоном, живя в одной комнате в здравнице для работников науки и литературы по адресу 3-й Неопалимовский переулок, 5, напишут двуединую книгу «Переписка из двух углов» — о мировом культурном наследии. Иванов живал в Большом Афанасьевском переулке, ходил на службу в Наркомпрос, бродил по окрестностям Арбата и заглянул к Марине. Он посерел, порыхлел, стал еще более горбонос — они с Мариной были знакомы давно, встречались в московской квартире Аделаиды Герцык в Кречетниковском переулке, она помнила его гривастое великолепие, и он посвятил ей стихотворение «Исповедь земле» (декабрь 1915 года):

Под березой белой, что в овраге плачет, Пролил кровь убийца и швырнул топор. Вскоре оглянулся: белая маячит В сумерках береза, как живой укор. Будто укоряет, что оставил живу, На крови, проклятый пустырь сторожить, Подземельну слушать жалобу тоскливу И рудою кровью коренье поить. Воротясь, нашарил он топор постылый, Под-корень, окстяся, дерево срубил. В келейку стучится: «Каина помилуй! Душу, окаянный, братню загубил». Отворяет старец: «Две их за тобою: Братняя во гневе, сестрина в тоске. Древо пожалел он!» — райскою мольбою Молит Землю, тая, как ледок в реке. «Слышит Матерь Божья в небесах далече, Матери-Чернице суд велит вершить. Припади к Земле ты, грешный человече, Обещай родимой больше не грешить. «И ступай спасаться, малиться пред Богом (Много мать молитвой может у Христа) — В кандалах, веригах, по скитам, острогам, Именем Исуса, бременем креста».

В это время Вторая студия МХТ предложила МЦ перевести комедию Альфреда де Мюссе «С любовью не шутят». Не произошло. Остался только след попытки, когда ее посетил Вячеслав Иванов. У них уже был светский обмен любезностями на бальмонтовском юбилее, когда он поинтересовался ее сердечными делами и не без игривости определил, что сердце ее вакантно, и словцо сие царапнуло ее.

19 русскмая 1920 г., среда

В черной широкополой шляпе, седые кудри, сюртук, что-то от бескрылой птицы.

— «А вот и я к Вам пришел, Марина Ивановна! К Вам можно? Вы не заняты?»

— «Я страшно счастлива».

— «Как у вас неуютно: темно, такое маленькое окошечко… Вы не служите?»

— «Нет, то есть я служила 5 1/2 мес. — в Интернациональном Кте. Я была русский стол. Но я никогда больше служить не буду».

— «Надо что-нибудь для Вас придумать. Почему бы Вам не заняться переводом?»

— «У меня сейчас есть заказ — на Мюссэ, но…»

— «Стихи?» — «Нет, проза, маленькая комедия, — но…»

— «Надо переводить стихи, и не Мюссэ — м б это и не так нужно — а кого-нибудь большого, любимого…»

— «Но мне так хочется писать свое!!! …»

И написала, в ученической почтительности — «Вячеславу Иванову», в трехчастном стихотворении изображая евангельский случай писания Иисуса на песке:

Ты пишешь перстом на песке, А я подошла и читаю. Уже седина на виске. Моя голова — золотая. Как будто в песчаный сугроб Глаза мне зарыли живые. Так дети сияющий лоб Над Библией клонят впервые. Уж лучше мне камень толочь! Нет, горлинкой к воронам в стаю! Над каждой песчинкою — ночь. А я все стою и читаю. Ты пишешь перстом на песке, А я твоя горлинка, Равви! Я первенец твой на листке Твоих поминаний и здравий. Звеню побрякушками бус, Чтоб ты оглянулся — не слышишь! О Равви, о Равви, боюсь — Читаю не то, что ты пишешь! Не любовницей — любимицей Я пришла на землю нежную. От рыданий не подымется Грудь мальчишая моя. Оттого-то так и нежно мне — Не вздыхаючи, не млеючи — На малиновой скамеечке У подножья твоего. 1-е Воскресенье после Пасхи 1920 («Вячеславу Иванову»)

Ученик, паж — и полное непокорство. Это в ней глубоко лежало и походило на сочетание в Вячеславе Иванове всемирное™ интересов и кровной связи с архаической Русью, славянством, хтоническими корнями. Мелодическая сердцевина цветаевской лирики никак не соответствовала пластической природе его дара. Но тяга земная и устремленность к небесным высям — родство и школа. Ее самоопределение как минимум неожиданно:

Я первенец твой на листке Твоих поминаний и здравий. (Там же)

Казалось бы, с драматургией она покончила если не навсегда, то надолго, и вот — новый приступ театромании. Пьеса «Ученик», ее июньская работа, не состоялась, осталось лишь девять стиховых вставок — песенок, и две из них — «И что тому костер остылый…», «Вчера еще в глаза глядел…».

И что тому костер остылый, Кому разлука — ремесло! Одной волною накатило, Другой волною унесло. Ужели в раболепном гневе За милым поползу ползком — Я, выношенная во чреве Не материнском, а морском! 13 июня 1920

Она уже умела всё по часта профессии. Легкий жанр сам шел в руки. Песня, песенка. Она писала их всю жизнь, мелодия — основа стиха, рефрен — любимый прием. Причем если «Я, выношенная во чреве не материнском, а морском» — достаточно сложная для пения синтаксическая конструкция, то «Мой милый, что тебе я сделала?» сам Бог велел петь.