Рубенс - Мари-Ан Лекуре Страница 66

На обратном пути из Парижа Рубенс заехал в Дюнкерк, где виделся с эрцгерцогиней, а затем по ее приказу направился в сторону немецкой границы, очевидно, для встречи с герцогом Нейбургским. Подробностями о последней мы не располагаем никакими. Затем он вернулся в Дюнкерк, отчитался перед Изабеллой о поездке и задержался еще на некоторое время — посмотреть, как идут работы над сооружением небольших «корсарских» судов, которые испанцы надеялись использовать в Северном море для нападения на торговые корабли английского и голландского флота и пошатнуть с их помощью серьезно мешавшую им торговую монополию соперников.

18 октября Рубенс писал очередное письмо Валавэ уже из Брюсселя. Он на четыре месяца переехал с семьей в Лaэкен, спасаясь от чумы, которая по-прежнему свирепствовала в Антверпене. Не изменяя привычке, он держался вдали от придворной суеты, однако, как о том свидетельствует его переписка, продолжал получать информацию обо всех важных событиях европейского масштаба. Так, он знал об осаде Ла-Рошели, знал о нетерпимости Людовика XIII к гугенотам, знал о происках графа Тилли в Дании, о бесчинствах Валленштейна и его солдатни в Германии, знал о докладе кардинала Берюлля, касающемся трудностей с отправлением религиозных обрядов английской королевой-католичкой.

Он все еще занимался дипломатией от случая к случаю, хотя его искусство открывало перед ним двери домов самых высокопоставленных вельмож. Он выполнил поясной портрет Бекингема в технике сангины и еще один, конный, на котором всадник парит над землей, поддерживаемый Славой; написал Спинолу — глаза навыкате и странное, гномоподобное лицо; написал стриженного «под ежик» Пекиуса; написал дона Диего Мессиа, написал и эрцгерцогиню Изабеллу, которая 10 июля 1625 года останавливалась у него в Антверпене по пути из Бреды. На сей раз он изобразил ее в костюме монахини-клариссы, к которому инфанта вернулась, овдовев. Две картины заказал ему Ришелье, не говоря уже о второй галерее для французской королевы-матери, посвященной истории Генриха IV. Бекингем, направляясь в Голландию для заключения с Соединенными Провинциями наступательно-оборонительного альянса сроком на 15 лет, завернул в Антверпен, где за 100 тысяч флоринов купил у Рубенса почти всю его коллекцию. Правда, некоторые особенно ценные работы художник оставил себе, а с ряда других успел снять копии. Его друг Якоб Сандрарт так прокомментировал сделку: «В этом деле он проявил не меньше ловкости, чем в своих занятиях искусством». Некоторые плоды этой сделки он использовал для укрепления своих французских связей, в частности, переслал Валавэ все 40 уложений англо-голландского договора, извинившись, что не успел их перевести.

В июне 1626 года, когда он уже целых три года близко общался с сильными мира сего, когда ряд его усилий принес ощутимый успех, когда он сумел завязать особенно тесные связи с Бекингемом, он получил от Спинолы совет продолжать поддерживать знакомство… с Яном Брантом. По мнению царедворца, художник Рубенс годился разве на роль связника.

Некоторый налет угодливости, отличавший дипломатов того времени, в целом вписывается в контекст эпохи, политика которой вершилась путем политических браков, военных союзов, подчас противоречащих родственным связям, не всегда логичных религиозных объединений. Французская корона породнила двух своих наследников с отпрысками испанского трона, хотя для Ришелье не было врага ненавистнее Испании; английский принц женился на принцессе-католичке, а его сестра вышла замуж за главу немецких протестантов; Англия заигрывала одновременно и с католическими Нидерландами, и с протестантскими Соединенными Провинциями, надеясь восстановить в правах принца-протестанта; в католической Франции резали гугенотов и искали союза с голландскими кальвинистами против испанского короля-католика… Очередная война воспринималась как «новинка сезона», едва ли не как светское развлечение. С какой целью, спрашивается, французская королева-мать, ничего не смыслившая в военном деле, отправилась к осажденным Люнелю и Монпелье? Исключительно из любопытства. Инфанта Изабелла пригласила польского князя поглазеть на осаду Бреды из тех же соображений — развлечь гостя и оказать ему почет. Поэтому нас не должна удивлять непосредственность, с какой Рубенс описывал вооруженные стычки между Фландрией и Соединенными Провинциями, словно речь шла об уборке урожая: «Здесь у нас настолько спокойно, — сообщал он Валавэ, — что складывается впечатление, будто ни та ни другая сторона не хотят воевать. Не слышно никаких разговоров о предстоящей летней кампании. И в самом деле, кавалерию нельзя выпускать, пока не подросла трава и не заготовили довольно сена. Обычно все приготовления делаются заранее, но на сей раз не видно их и следа». Разумеется, Рубенс не собирался посвящать Валавэ, читай — Францию, поддерживавшую Соединенные Провинции, в подробности подготовки к военным действиям; тем не менее он с простодушием делился с другом-провансальцем сведениями о постройке фламандского корсарского флота. Такие удивительные, на наш взгляд, поступки, непоследовательность одних, капризы и безответственность других, действительно кажутся весьма далекими от идеала, но именно они помогают нам понять некоторые довольно странные откровения Рубенса, вырывавшиеся у него после января 1625 года: «Что касается меня, то уверяю вас, что в общественных делах я веду себя с полнейшим хладнокровием, думая в первую очередь о спасении собственных колец и собственной персоны; в то же время полагаю, что (ceteri partibus), оценивая окружающих исходя из интересов моей родины, я повсюду могу рассчитывать на самый радушный прием». Поневоле засомневаешься в чистоте его помыслов, толкнувших его на путь дипломатии, поневоле задашься вопросом, кто же перед нами: честолюбивый сын Яна Рубенса или убежденный фламандский патриот, достойный отпрыск Марии Пейпелинкс?

Исполняя наказ Спинолы, Рубенс продолжал поддерживать отношения с Яном Брантом. Также он переписывался с Жербье и держал инфанту в курсе английских инициатив. Изабелла проявила к ним заинтересованность, но Испания хранила равнодушное молчание. Рубенс проявлял настойчивость. То ли дипломатия увлекла его гораздо сильнее, чем он сам в этом признавался, то ли он действительно, как предполагал посланник Божи, видел в ней дополнительный источник дохода… Как раз в это время ему пришлось пережить личную трагедию, ускорившую ход событий и сыгравшую определяющую роль в его дальнейшей карьере общественного деятеля.

Смерть Изабеллы Брант. Большая дипломатия

В феврале 1626 года, проведя четыре месяца в Лаэкене, Рубенс вернулся в Антверпен. Наступала весна, но в городе все еще свирепствовала чума. Не обошла она и дом Рубенсов. Заболела и умерла Изабелла. Валавэ покинул Париж, перед отъездом препоручив друга-фламандца заботам эрудита Пьера Дюпюи, исполнявшего при Людовике XIII обязанности библиотекаря, который отныне и держал его в курсе новостей французской столицы. С этим-то едва знакомым человеком и поделился Рубенс своим горем, в порыве откровенности поведав и о своем недоверии к прекрасному полу, и о своих надеждах найти утешение в стоицизме и путешествиях.

«Милостивейший государь!

Ваша Милость совершенно правы, напоминая мне о том, что далеко не всегда судьбе угодно считаться с нашими привязанностями, что, будучи проявлением Божественной воли, она менее всего склонна зависеть от наших желаний. Судьба главенствует надо всем, нам же остается лишь с покорностию склониться пред ее взыскательностью; безропотно принимая ее удары, мы обращаем свою неволю в посильную и почетную ношу. Увы, нынче тяжкий долг давит на мои плечи с невыносимою силой.