Тени, которые проходят - Василий Шульгин Страница 66

Партия кадетов, в лице своего центрального комитета, признала правильным мнение Шульгина и отвергла точку зрения Милюкова.

А заключилась эта история через довольно продолжительное время, в Екатеринодаре. Я уже давно был там, когда приехал Милюков и собрал тех кадетов, которые были тоже там. Я был на этом собрании. Милюков начал с того, что изложил все, что произошло в мае месяце, и что он был у немцев. Но немцы ставили такие условия, на которые он, Милюков, согласиться не мог. Закончил он так:

— Поэтому моя попытка сговориться с немцами была ошибкой. Я ошибся и очень этому рад.

Собрание одобрило речь Милюкова, а я подумал про себя: «Кажется, это первый и последний раз, когда Милюков признал свою ошибку. Он всегда считал себя непогрешимым, как папа римский».

* * *

В связи с этим вспоминаю следующий эпизод. После четырехчасового разговора с Милюковым меня провожал домой Демидов (кажется, Игорь Платонович). По дороге он мне сказал:

— Я не вмешивался в ваш разговор с Милюковым, но я очень внимательно слушал вас обоих.

— И какое же ваше мнение?

— Конечно, вы правы. Милюков многого не знает и ошибается. Я больше верю Маклакову, ему виднее в Париже. Однако…

Он задумался. Я повторил:

— Однако?

— Однако я всю жизнь шел за Милюковым и теперь пойду за ним. Так легче. И, кроме того, знаете что? Допустим, какие-то две партии борются. Одна, быть может, более правильно смотрит на вещи, но все же другая должна сохраниться в целости, потому что обе нужны. А потому не надо перебежчиков. Если я пойду за Маклаковым, то буду перебежчиком, потому что Маклаков с Милюковым всегда спорили. А нужны и тот, и другой.

— Это история английского парламентаризма. Оппозиция, когда она оказывается в большинстве, приходит к власти, а партия, ставшая меньшинством, переходит в оппозицию. Но нужны государству и те, и другие.

Угроза ареста

Телеграмма, полученная мною от Маклакова, имела неожиданное продолжение. Мой «Паж» (Виридарский) попросил у меня ее текст и неосторожно носил его при себе. Однажды он обедал в гостинице (кажется, «Метрополь») с другими лицами за отдельным столиком. По какому-то нелепому совпадению за одним из столиков, стоявших рядом, обедали какие-то большевики, скрывавшиеся от немцев.

Странность оказалась в том, что один из этих большевиков был похож наружностью на Виридарского. И когда последний, кончив обед, вышел на улицу со своим спутником и прошел несколько шагов, их обоих арестовали. Куда-то повезли и, конечно, обыскали. Эти лица были русские. Они прочли письмо и стали допрашивать, кому оно адресовано. Виридарский отказался ответить, но допрашивающие сказали ему:

— Ваше счастье, что вы попали к нам. Мы на службе у немцев, но мы бывшие жандармы. Мы думаем совершенно так, как тот, кто написал эту телеграмму. Вы совершенно спокойно можете сказать, кому адресована телеграмма, и мы вас освободим.

Виридарский ответил:

— Шульгину, Василию Витальевичу.

— Вот и хорошо. Вы свободны. Но мы предлагаем вам немедленно выехать из Киева, потому что вы можете попасть в плохую переделку, если вас арестуют немцы. И скажите Василию Витальевичу, что и ему надо уезжать.

— Почему?

— Потому что Кистяковский…

Несколько слов об Игоре Кистяковском. Он был сыном профессора университета, в то время уже умершего. Игорь окончил 2-ю киевскую гимназию, как и я, но был старше меня на два класса. Сейчас же он стоял во главе правительства Скоропадского. Выбор был сделан удачно. Хотя он окончил Московский университет, но был природный «киевлянин». От лиц, хорошо его знавших, я знал, что он человек способный, но и способный на все. Человек беспринципный и карьерист.

— Потому что Кистяковский, — продолжали киевские жандармы, — собирается арестовать Василия Витальевича.

Виридарский немедленно уехал в Добровольческую армию, и я тоже стал готовиться к отъезду.

* * *

В ночь с третьего на четвертое июля по старому стилю был убит император Николай Александрович вместе со своею семьею. Об этом стало сейчас же известно в Киеве, и была назначена торжественная панихида в Софийском соборе, на которую должен был приехать и Скоропадский.

Естественно, что мне надо было присутствовать на этой панихиде, но я не поехал95.

«Клянусь, что положу Украину к ногам его императорского величества…»

Теперь стало ясно, как повернется история и к ногам какого императора будет положена Украина. С теми, кто так или иначе ввязался в эту передачу Германии Киева и всего того, что с ним связано, я не мог молиться за упокой человека, который сказал: «Раньше мне отрубят правую руку, чем я подпишу Брестский мир». Говорили, что это именно (отказ подписать Брестский мир) и решило судьбу Николая II. Говорили еще, что какой-то отряд, состоявший из русских офицеров, спешил на помощь царю. И это стало известно96.

А вот что еще знаменательно. В киевской гостинице «Континенталь» на Николаевской улице, где было много немецких офицеров и не немцев, шла карточная игра. Это я знал наверное. Знал от некоего Ефимовского, который был мне близок. Сам он был откуда-то с юга, но кончил Московский университет, принадлежал к партии кадетов, но перешел в группу Шульгина. Был он человек живой, но довольно беспутный картежник. Он и его жена подружились с моей женой Екатериной Григорьевной, которая имела на них влияние, а потому Ефимовский был тот человек, которому можно верить.

Я поручил ему, продолжая играть, разузнать, о чем болтают немецкие офицеры. И вот из этого источника я узнал, что будто бы через Киев прошло письмо императора Вильгельма к императору Николаю, и что в этом письме русскому царю предлагалось вернуть ему престол, если он подпишет Брестский мир. Об этом я получил сведения и из других источников, сейчас не помню от кого.

Таким образом, это предложение действительно было. И когда государь отказался это сделать, немецкая невидимая охрана, которая его защищала, была снята.

Есть какое-то исследование этого темного вопроса. Этим специально занимался мой молодой друг Вовка, иначе Владимир Александрович Лазаревский.

Барон Врангель

Однажды ко мне одновременно пришли два офицера, одинаково высоких и худощавых. Один из них был герцог Лейхтенбергский, другой — барон Петр Николаевич Врангель. Я встретился с ними впервые. До этого слышал о них мало. Знал, что есть где-то на севере остров Врангеля, да еще романс Врангеля «В душе моей зима царила…»97. Сейчас же царило лето.

Лицо Петра Николаевича было значительно. В профиль — хищная птица. Еn face — высокий лоб, близко посаженные глаза неопределенного цвета, кажется, стальные, а может быть, зеленые. Нельзя сказать, чтобы взгляд их был неприятен. Но он был тяжел и давил собеседника. В них был гипноз. Но гипноз какой-то оправданный, он помогал здравым мыслям, с которыми легко можно было согласиться. Тонкий нос придавал лицу что-то орлиное. Нижняя часть лица была совершенно противоположна моей. У меня подбородок короткий и угловатый, хохлацкий. У Врангеля — продолговатый и угловатый, с энергичной мускулатурой. Губы не тонкие, но и не полные. Небольшой рот. Линия рта прямолинейная. В общем, его лицо было прямоугольное, узкое (продолговатая голова).