Горечь войны - Найл Фергюсон Страница 68

Можно представить себе уныние банкиров. В Гамбурге вступление Англии в войну ввергло Баллина в отчаяние, испугавшее даже Варбурга. К сентябрю, однако, и он оставил надежду на быструю победу 108. “Ни перед одним кабинетом никогда не стояла задача более серьезная и трудная”, – написал парижским родственникам Альфред де Ротшильд 3 августа, когда понял, что Англия вступит в войну. Ротшильд не мог помыслить “без содрогания… о грядущем военном и нравственном зрелище, которое открывается нашему взору во всех своих болезненных деталях” 109. Возможно, в 1914 году кое-кто искренне считал, что война будет приятной и недолгой. Но банкиры были не из их числа – как и офицеры германского Генштаба.

Лучшее свидетельство военной лихорадки – это, разумеется, готовность людей сражаться. Конечно, на континенте почти не было выбора. Мужчины, находившиеся на действительной военной службе или недавно ее прошедшие, после объявления войны были немедленно мобилизованы. Заметим, однако, что сопротивление мобилизации оказалось незначительным. Кое-где (во Франции, например) ее даже приветствовали со сдержанным энтузиазмом. Лишь в России имели место (и то спорадически) случаи насильственного сопротивления со стороны крестьян, возмутившихся посягательствами военных властей накануне сбора урожая 110. Более того, даже в странах, где уже существовала всеобщая воинская повинность для тех, кто не проходил действительную службу в мирное время, была возможность отправиться на фронт добровольцами. Многие – например, Адольф Гитлер – так и сделали. Уехав в Мюнхен, он избежал призыва на австрийскую службу, но в августе 1914 года вступил добровольцем в баварскую армию. Эрнст Юнгер вспоминал, что старослужащие относились к нему, также добровольцу, “несколько озадаченно. Солдаты считали [наш поступок] своего рода зазнайством” 111. В Гамбурге, как и везде, представители среднего класса становились в строй по своей воле. Так поступили, например, пятнадцатилетний Перси Шрамм из старой ганзейской купеческой семьи 112 и франкфуртский еврей Герберт Зульцбах. Последний еще 14 июля 1914 года обдумывал, не “начать ли военную карьеру вместо того, чтобы ехать в Гамбург и стать учеником в торговой фирме”. 1 августа, после некоторых раздумий, Зульцбах записался добровольцем.

В Великобритании и Британской империи обязательной воинской повинности не знали до начала 1916 года, и все, кто встал под ружье до этого времени, сделали это добровольно. 25 августа 1914 года Китченер обозначил целью формирование 30 добровольческих дивизий. Это число постоянно росло и через год достигло 70. Всего в первый месяц войны он призвал 200 тысяч человек 114. В действительности, однако, завербовалось не менее 300 тысяч (рис. 10). Лишь за неделю (с 30 августа по 5 сентября) в армию вступил 174 901 человек 115. Ежедневный суммарный приток увеличился с 10 019 человек (25 августа) и 3 сентября достиг максимума: 33 тысячи 116. В целом в английскую армию вступило добровольцами чуть менее 2,5 миллиона человек: около 25% годных к действительной службе. Из этой четверти 29% новобранцев завербовалось в первые восемь недель войны. После введения всеобщей воинской повинности на фронт ушло почти столько же мужчин, сколько вступило в армию добровольно. При этом количество поступивших на военную службу, несмотря на принуждение, ежегодно уменьшалось 117. Пытаясь справиться в первые дни войны с ажиотажем, Военное ведомство 11 сентября объявило об увеличении минимального роста новобранцев на 3 дюйма (до 5 футов 6 дюймов [167 см]). Впрочем, в конце октября требование к росту пришлось смягчить, а 14 ноября – вернуться к прежнему нормативу 118. К тому же многие мужчины, вышедшие из призывного возраста, служили специальными констеблями или в Корпусе подготовки добровольцев 119. До самой битвы на Сомме англичане дрались преимущественно потому, что они хотели драться, а не потому, что у них не было иного выбора.

Рисунок 10. Вербовка в английскую регулярную армию и территориальные формирования в августе 1914 – декабре 1915 г.

источник: Beckett and Simpson, Nation in Arms, p. 8.

Нужно сделать несколько оговорок. Не все британцы рвались в бой. Неправда (как утверждали после войны), что “все классы… были представлены в равной мере” 120. Неверно и то, что армию Китченера сформировали выходцы “в среднем из того же класса”, что и до войны 121. Современники, в том числе главный вербовщик лорд Дерби, указывали, что многие выходцы из среднего класса (то есть потенциальные офицеры) пошли в армию рядовыми, поскольку рвались в бой. Человек, записавшийся в Бирмингемский полк, вспоминал: “Здесь были барристеры, солиситоры, банковские служащие, дипломированные инженеры”, но было и довольно много обычных новобранцев – из полуголодных рабочих 122. Что касается пролетариата, то ткачей среди рекрутов было довольно мало, зато шахтеров (что с точки зрения военной экономики – чистое безумие) – чересчур много. В первый месяц войны добровольно ушло на фронт 115 тысяч горняков (почти 15% членов Федерации шахтеров), а к июню 1915 года их число достигло 230 тысяч. Некоторые шахтерские городки почти полностью лишились молодежи 123. Но самым поразительным явлением стала высокая доля в армии мужчин, занятых в сфере обслуживания: к февралю 1916 года на военную службу поступило 40% мужчин, занятых в финансовой сфере, торговле и свободных профессиях, – и всего 28% промышленных рабочих 124. Дело не только в том, что “белые воротнички” были выше и здоровее, и не только в том, что занятых в наиболее важных отраслях рабочих стремились удержать, но и потому, что представители среднего класса охотнее шли на войну.

Еще удивительнее национальный состав вооруженных сил в Великобритании и Британской империи. Шотландцы, которые до войны в армии были недопредставлены, добровольцами шли охотнее всего. К декабрю 1915 года добровольцами стало около 27% шотландцев в возрасте 15–49 лет 125. Не отставали и австралийцы. Австралия оказалась единственной территорией империи, где не понадобилось вводить всеобщую воинскую повинность 126. Ирландцы, напротив, шли воевать довольно неохотно: лишь 11% годных к военной службе мужчин отправились на фронт добровольно. Хотя и в Ирландии наблюдались значительные различия в зависимости от региона (на юге, особенно после событий 1916 года, желающих воевать было мало) 127. Сходные политические факторы повлияли на успех вербовки в Канаде. Она дала империи больше солдат, чем остальные доминионы (641 тысяча). При этом франкоязычные канадцы (около 40% населения) составляли лишь 5% добровольцев 128.

Почему люди шли на фронт? В большинстве случаев точно не ради соблюдения договора 1839 года, закрепившего нейтралитет Бельгии (и еще менее – ради защиты Сербии от мести Габсбургов за сараевское убийство). Конечно, авторы некоторых из известнейших мемуаров о войне рассуждают о “бельгийском вопросе”. Так, Грейвса “привело в бешенство… циничное нарушение немцами бельгийского нейтралитета”. Зигфрид Сассун читал в газетах о том, что “немецкие солдаты распинали бельгийских младенцев” 129. Уильям Ливер заверил члена бельгийского правительства в изгнании, что “все до единого” солдаты Китченера “горят желанием попасть на фронт и отомстить за причиненное Бельгии зло” 130. Однако вряд ли многие военные разделяли эти чувства, особенно рядовые и унтер-офицеры. Герберт Рид так заканчивает письмо домой (типичное для этой категории): “Ну, говорят, все это затеяли ради маленькой Бельгии, так что я не падаю духом. Но это пока я мальца не хвачу этой самой Бельгии” 131. Рассказывали даже (впрочем, это свидетельство сомнительное или может быть просто образчиком солдатского черного юмора), что англичане, собираясь за Ла-Манш, грузились на корабли с песней: “Мы собираемся всыпать бельгийцам” 132.