Русский сюжетъ - Людмила Третьякова Страница 68

Никола не обратил внимания на длинный дощатый ящик, прибывший из Петербурга. Он выписывал из России и Европы много чего: станки, строительные материалы, агрегаты для орошения, оборудование для насосных станций, золоченую мебель из Франции, аккуратно упакованные саженцы.

Его работники разбирали каждый свое. И напоминание князю о том, что на железнодорожном складе застрял не числившийся в списках ящик, затерялось среди самых разных докладов и текущих вопросов.

Но однажды один из подрядчиков, приехавших со склада, откашлявшись, сказал:

– Мы, ваше императорское высочество, изволите ли видеть, без вашего дозволения вскрыли ящик-то. За хранение счет выставляют. Вы же сами нашего брата по головке не погладите.

– Что? Какой ящик?

– Да там женщина, ваше высочество. Почитай, в натуральном виде.

– Какая женщина?

– Да кто ж ее знает... Пригожа, надо сказать, дальше некуда. – Подрядчик развел руками и добавил: – Одним словом, мраморная баба на манер тех, что у вас в парке понаставлены, только лежит. По квитанции вроде бы из Санкт-Петербурга. Павловск, что ли...

Что-то кольнуло Николу. Не отрывая глаз от бумаг, он коротко распорядился: «Привезти в дом, – добавил: – нет, не в дом, в парк поставьте, туда, где три березы растут».

За ужином на вопрос жены, что за фигуру устанавливают рабочие на постаменте в парке, великий князь буркнул:

– Так, купил когда-то... – И тихо добавил: – вот ведь, отыскала меня.

Не придавая значения этой фразе, Надежда Александровна, сказала:

– Ну и правильно, что в дальний угол отнесли. И так уж теснотища от этих дев-то...

Двумя днями позже, решив проверить перед сном, хорошо ли заперты вольеры с дорогими обезьянками, приобретенными недавно князем, Наталья Александровна пошла через парк. И вдруг в темноте услышала глухие, безудержные рыдания. Ей подумалось, что, может быть, это кто-то из женщин, работавших у них в доме, оплакивает какое-то свое бабье горе, решила подойти и утешить.

И вдруг на поляне, освещенной яркой луной, она увидела мужа, припавшего к мраморному изваянию. Никола плакал то с хрипом, то с тонким детским повизгиванием и все повторял какое-то слово, которое она не различала. Кисти же его больших рук гладили холодный камень...

В начале XX века великому князю исполнилось пятьдесят лет, двадцать пять из которых он нес бремя наказания. Если у него когда-то и были надежды на прощение, то за это время их почти не осталось. На троне сидел уже четвертый на веку великого князя император – Николай II, доводившийся ему племянником. Но что это меняло в его жизни? Да и сам князь, положа руку на сердце, не мог бы ответить: так ли уж хочется ему вернуться в Петербург?

Зачем? Чтобы Надежда Александровна, изрядно раздобревшая, ездила из одного салона в другой?

Единственное, что его выводило из себя, это ограничения в свободе передвижения. Какая гадость всякий раз обращаться к какому-нибудь ничтожному полицейскому чину. И даже то, что его продолжали считать безумным, теперь не слишком волновало. Впрочем, он ведь и вправду не ангел. Позволяет себе порой кое-какие эскапады. О них-то и сообщают в Петербург. Через верных людей в донесениях ему иногда приходится читать о себе презанятные вещи. Ну, к примеру, то, что он спит на тюфяке, закутанный в красное покрывало. Его часто видят в ярко-красной рубахе-косоворотке, в штанах, заправленных в казацкие сапоги. В Петербурге небось читают и думают: ни дать ни взять Стенька Разин. В частных разговорах его высочество позволяет себе или ругать, или едко проиронизировать по поводу августейшей семьи. Как-то спьяну, было дело, он «звал Русь к топору». Возмутительным выходкам и разговорам не было конца. Измученное беспокойным поднадзорным начальство всегда имело свежий материал для донесений, а обыватели для поразительных впечатлений.

Рассказывали, например, как небезопасно принять приглашение на великокняжескую трапезу. «Николай Константинович после изрядных возлияний и высказываний о несправедливости своей судьбы часто ставил перед гостем вопрос, признает ли тот его, великого князя, законным претендентом на императорский престол? Вопрос подкреплялся клавшимся на стол заряженным револьвером или угрозой разбить собеседнику голову последней, нераскупоренной бутылкой заморского французского шампанского. Ответы бывали разные, но все более или менее дипломатичные».

Ташкентский землемер-топограф Е.А.Массон рассказывал домашним, к какой счастливой удаче следовало отнести исход случайной встречи с великим князем. Скромный землемер ехал зимой по полутемной ташкентской улице и, как выяснилось, весьма опрометчиво попросил извозчика обогнать сани, медленно, не давая ходу, двигавшиеся впереди. «Извозчик стегнул лошадь и так близко промчался мимо роскошных саней, что задел сидевшего в них закутанного пассажира, которым неожиданно оказался великий князь». При расставании извозчик и пассажир признались друг другу, что ждали выстрела в спину и были весьма удивлены, что такового не последовало.

Однако главной темой для разговоров всегда оставались амуры князя, годы не смогли укротить его пылкого нрава. Уверяли, что на манер восточного владыки его высочество завел чуть ли не гарем из смуглых дочерей Востока. Мало того, князь дарил своим вниманием всех горожанок без различия сословий: офицерских жен, казачек-поселянок, хорошеньких чиновниц и заезжих красоток. Далеко не всегда эти романы заканчивались без последствий.

Жена аптекаря мадам Краузе осчастливила Николая Константиновича сыном. Следуя традициям мужчин Романовых, даже здесь, под жарким солнцем Туркестана, в городе, где не было императорских театров, у князя появилась балерина. Хрупкое создание произвело на свет мальчика, которому дали имя Леонид. Позже балерину отправили в Петербург, где она вышла замуж. На память о жаркой ташкентской любви у нее остался красавец сын, вылитыи князь Никола, только блондин.

...Ташкентцы привыкли и даже гордились тем, что в городе живет человек с легендарной биографией и из ряда вон выходящего поведения. Появление на улице княжеского экипажа заставляло останавливаться прохожих, и они с любопытством разглядывали маскарадно одетого князя. Говорили, что он имеет обыкновение рядом с собой в ногах держать корзину с недавно родившимися на свет породистыми щенками. Из уст в уста передавалась подробность: букеты, посылаемые князем знакомым дамам, непременно перевязаны красивой лентой песочного цвета – эмблемой Голодной степи.

Когда до Ташкента добралась новая мода на широкополые женские шляпы, щедро украшенные цветами и фруктами, князь, считавший это уродством, решил проучить франтих. Он заказал немереное количество этих шляп обрядил в них баб-казачек, работавших у него в имениях, и приказал им разгуливать в таком виде по центральной улице. Разумеется, ташкентские дамы предпочли поскорее расстаться с новинкой.

Подобным случаям то более, то менее безобидным не было конца. И все же горожане любили Николая Константиновича. «Ташкентский князь», высокомерный со знатью благоволивший простому человеку, человек, который давал работу и к кому шли за защитой от неправды, пользовался немалой популярностью. Бросая камешек в огород предков-императоров, Николай Константинович нередко козырял своим общественным весом: «Народная любовь и благодарность бесхитростных простых людей Туркестана будут посильнее бронзовых памятников и мавзолеев».