Освободители - Роберт Харви Страница 69

Мое решение непоколебимо. Я назначил созыв Первого конгресса Перу на двадцатое число следующего месяца. На следующий день после начала его работы я уплыву в Чили, довольный тем, что мое присутствие является единственным препятствием для введения в Перу армии под Вашим командованием. Для меня это будет высшая степень блаженства — окончание войны за независимость под командованием генерала, которому Америка обязана своей свободой.

Я не сомневаюсь, что после моей отставки новое правительство Перу, если оно будет создано, станет активно сотрудничать с Колумбией. Вы не сможете противиться этому. Я вышлю Вам список офицеров, чьи военные заслуги и безупречная репутация позволяют мне рекомендовать их Вам. Генерал Ареналес сохранит пост командующего аргентинской армией. Я уверен, что его знания, храбрость и честность заслуживают Вашего уважения.

Я не стану ничего говорить об аннексии Гуаякиля Республикой Колумбия. Осмелюсь только заметить, мой генерал, что столь важный вопрос должен решаться на более высоком уровне. По окончании войны правительства вновь образованных стран смогли бы сами решить его. Если мы примем это решение сейчас, его последствия могут сказаться на интересах новых государств Южной Америки.

Я честно изложил Вам свою точку зрения, мой генерал, но все это должно остаться между нами. Если факты, о которых я говорю в этом письме, станут доступны нашим врагам, они смогут извлечь выгоду из них. Интриги и конфликты посеют разногласия в лагере наших сторонников.

Вместе с майором Дельгадо, который привезет Вам это письмо, я посылаю Вам дробовик, пару пистолетов и свою лошадь, ту самую, что предлагал Вам в Гуаякиле. Примите этот подарок, мой генерал, от Вашего пламенного поклонника.

С самыми искренними чувствами и надеждой на скорейшее окончание войны за независимость Южной Америки,

Сан-Мартин с горечью написал О’Хиггинсу в Чили: «Я больше не могу слышать, как люди называют меня тираном, будто бы я хочу стать королем, императором или дьяволом. Мое здоровье подорвано. Этот климат убивает меня. Свою юность я посвятил службе Испании, зрелость моя прошла в заботах о родной стране. Теперь, когда ко мне пришла старость, я имею право на отдых».

Публично поддерживая кампанию Боливара против испанцев, Сан-Мартин сохранял видимость добрых отношений: «Я имею честь заключить в свои объятия героя Южной Америки. Сегодня один из самых счастливых дней в (моей) жизни. Освободитель Колумбии прислал нам в поддержку три своих храбрых батальона. Давайте же все вместе выразим нашу глубочайшую благодарность бессмертному Боливару».

Победив Сан-Мартина за столом переговоров, Боливар теперь всецело посвятил себя Мануэлите. Он снял великолепное поместье Эль-Гарсаль на берегах реки Гуайас. Это был райский уголок, расположенный в зоне с умеренным климатом. Генерал Уильям Миллер, британский помощник Боливара, впервые увидевший его как раз в этот период его жизни, оставил нам такое свидетельство:

«…Выражение его лица было озабоченным, мрачным, а иногда даже свирепым. Его испорченный лестью характер был вспыльчив и капризен. Его суждения о людях и вещах постоянно менялись. Он мог с легкостью обидеть любого человека, но те, кто с этим мирился, получали от него соответствующую компенсацию. По отношению к ним его оскорбления прекращались. Он был страстным поклонником прекрасного пола, но ревновал без меры. Любил вальсировать, делал это очень быстро, но недостаточно грациозно. У него был живой ум… и громкий резкий голос. Он охотно говорил на любые темы… Хотя сигары в Южной Америке курят почти все, Боливар не только никогда не курил сам, но и не позволял курить в своем присутствии… Его абсолютно не интересовали деньги, но до славы он был очень жаден.

Боливар постоянно с восхищением говорил об Англии, о ее общественных институтах и ее великих людях. С большой теплотой он отзывался о стойкости, преданности и других заслугах английских офицеров, служивших делу освобождения Южной Америки от испанской зависимости, прошедших через все испытания этой войны. Подтверждением его привязанности к Англии было постоянное присутствие среди офицеров его штаба подданных Британии».

Мануэлита не была похожа на прежних женщин Боливара. Она знала, как удержать Боливара рядом с собой, когда уступить ему, а когда возбудить в нем ревность. Она все больше и больше разжигала в нем страсть. Так же, как Фанни де Вильерс, его наставница в любви, и Хулия Кобьер, которая утешала его на Ямайке, Мануэлита не боялась Боливара и не благоговела перед ним. Она дерзила ему, закатывала истерики, одним словом, обращалась с ним как с равным. Она любила ходить в форме драгуна, взбиралась на белую лошадь и держала копье как мужчина. Боливар восхищался ею. Они любили проводить время уединенно на своем ранчо. Когда Боливар был в отъезде, он писал ей. Его письма пропитаны истинной страстью. Это так отличалось от его прежних, пустых заверений других женщин, которым он объяснялся в чувствах. «Ты хочешь видеть меня, — написал он ей однажды, — и я хочу видеть тебя снова и снова, прикасаться к тебе, слышать твой голос, ощущать вкус твоих губ и обратиться с тобой в одно целое. Почему ты не можешь любить меня так же? Это ведь так просто. Человеку, который умеет любить, не нужен даже Бог».

Боливар не спешил с походом в Перу. Во-первых, он хотел насладиться «медовым месяцем». Во-вторых, он стремился укрепить свою власть в Кито, прежде чем начать новое завоевание. Но больше всего он желал, чтобы знатные люди Лимы сами попросили его после отъезда Сан-Мартина войти в город, чтобы спасти его. Боливар сказал, что для похода на Перу ему нужно получить полномочия в Колумбии. Но когда до него дошел слух, что Сантандер настаивает на выдаче ему полномочий на этот поход, Боливар набросился на него: «Конституция Колумбии действует в течение десяти лет. Она не может быть кем-либо нарушена, пока в моих жилах течет кровь и в моем распоряжении находится освободительная армия».

Внезапно в крепости Пасто, находившейся в ста пятидесяти милях к северу от Кито, вспыхнуло восстание роялистов. Усмирять их послали Сукре. После двух жестоких схваток, последняя из которых перешла в настоящую уличную резню, восстание было подавлено. Тем временем Моралес с отрядом своих людей сумел скрыться из Пуэрто-Кабельо, последней цитадели роялистов на побережье Венесуэлы. Он поднял знамя восстания в другом месте на побережье.

Неуемный Боливар уже был готов вернуться в Венесуэлу, когда Паэс загнал испанские войска в Маракайбо и запер их флот в море. Он собрал флот, состоящий из двадцати двух кораблей и тысячи трехсот солдат, в основном североамериканских волонтеров. В июле 1823 года заместитель главнокомандующего патриотическим флотом англичанин капитан Уолтер Читти во время прилива ночью незаметно провел корабли через озеро мимо местного гарнизона и оказался в самом центре испанской флотилии. Появление кораблей патриотов было настолько неожиданным, что они легко взяли десять испанских кораблей на абордаж, а один утонул. Моралес, который дольше всех отстаивал интересы Испании в Южной Америке, наконец-то сдался. Ему было позволено отправиться на Кубу.