Елизавета I - Кэролли Эриксон Страница 7

Подошло время отнимать Елизавету от груди — и даже это интимное дело превратилось в целую процедуру. Для начала леди Брайан известила первого министра короля Томаса Кромвеля, что принцесса уже настолько выросла и окрепла, что может сама пить из чашки. Ее помощники подтвердили это. Далее Кромвель показал это письмо королю, и тот, по серьезном размышлении, повелел, чтобы его дочь отняли от груди «со всевозможным тщанием». Это повеление было передано Уильяму Полету, в ту пору королевскому гофмейстеру, который, в свою очередь, довел его до сведения Кромвеля. И наконец, тот же Полет отправил от имени короля послание леди Брайан, в котором говорилось, что ребенка можно отнять от груди. К этому посланию была приложена и записка от Анны, возможно, с подробными инструкциями, но обнаружить ее так и не удалось. Елизавете было тогда всего лишь чуть больше двух лет от роду.

Время от времени принцессу доставляли во дворец, но не столько для того, чтобы повидаться с родителями, сколько чтобы показать придворным либо заморским визитерам. Было чрезвычайно важно, чтобы единственное законное дитя короля все видели здоровым, особенно во времена, когда младенцев больше умирало, чем выживало.

А если Елизавета здорова — «такого румяного ребенка мир не видывал», как отмечал в апреле 1534 года, когда ей было семь месяцев, один наблюдатель, то, стало быть, и замуж ее можно выдавать. Именно в это время Генрих выступил с предложением обвенчать свою крошечную дочь с третьим сыном французского короля. На переговоры прибыли двое дипломатов из Франции. Сначала Елизавету показали им «в роскошном королевском облачении», а потом совершенно обнаженной, так, чтобы можно было лично удостовериться в ложности слухов о ее физических дефектах.

В течение всего 1534-го и первую половину следующего года будущий брачный альянс сделался предметом серьезных переговоров. Официальную помолвку предлагалось отложить до достижения Елизаветой семилетнего возраста, когда, можно надеяться, у Анны с Генрихом родится по меньшей мере один сын; а если двое, то Елизавету вообще можно будет не отправлять во Францию, к ее будущим свойственникам. Однако же долгие месяцы переговоров так в конце концов ни к чему и не привели. Королю Франциску не хотелось вслед за своим братом — английским монархом быть отлученным от церкви, и он отказался публично поддержать его сомнительную вторую женитьбу. С английской же точки зрения, это было совершенно необходимо в плане заключения династического союза. Не найдя общего языка, стороны разошлись.

Младенческие годы Елизаветы совпали со временем больших изменений в английской церкви. Власть папы здесь теперь не признавали, священство подчинялось королю как в религиозном, так и в светском отношении. Папские налоги перешли к короне, да и само налогообложение монастырей сильно выросло. Все это свидетельствовало о значительном росте не только благосостояния, но и авторитета монаршей власти. Независимости церкви пришел конец, и это означало перемены буквально революционного характера. Было предпринято строгое расследование монастырских нравов и доходов, что привело в 1536 году к закрытию ряда небольших приходов, а затем, несколько лет спустя, и к полной ликвидации всего института монашества в Англии.

А что еще более существенно — на эти годы пришелся решительный сдвиг в общественном сознании и государственной политике, и это подорвало моральную силу церкви и обеспечило королю статус высшего арбитра в духовных делах. Именно в этой обстановке религиозного брожения, широко распространившегося и совершенно неприкрытого антиклерикализма Генрих вместе со своим первым министром Томасом Кромвелем разработал новую концепцию королевской власти.

Генрих VIII считал, что подданные принадлежат ему душой и телом; он претендовал на полную и безоговорочную власть, признавая свою ответственность только перед самим Богом. Кромвель же трансформировал эту идею власти в практическую политику. Парламент превратился в естественную арену королевского законодательства. В будущем эта тесная связь между королем и парламентом окажется для Англии роковой.

Но чтобы придать этим стремительным переменам надежность и долговечность, королю нужен был сын — наследник престола, а к 1535 году уже возникло тягостное подозрение, что Анне Болейн произвести его на свет не суждено. Все ее беременности заканчивались выкидышами, и каждая новая неудача лишь сгущала ту атмосферу напряженности, в которой ей приходилось жить. Надежды на рождение сына оставалось все меньше. «Сыновей королю иметь не суждено, — пророчески писал в апреле 1535 года епископ Фаенцы, — так что повелительницей Англии скорее всего станет его младшая дочь».

Уже давно Анна с Генрихом не испытывали друг к другу ни физического влечения, ни чувства простой человеческой привязанности. Генрих, который «и всегда был не прочь развлечься», проводил время в многочисленных интрижках, приводивших Анну в бессильную ярость. Она оказалась в западне, и сама это отлично понимала. Сетовать на измены мужа и поносить его фавориток — а среди них были ее фрейлина Джейн Сеймур и ее кузина Маргарет Шелтон, дочь той самой леди Шелтон, что поставлена была надзирать за Марией, — Анна уже не отваживалась из страха, что король наконец потеряет терпение и вышвырнет ее вон, как некогда Екатерину. Как ни странно, именно в ней — помимо сына, надежда на рождение которого не оставляла ее, — Анна видела свою опору. Пока Екатерина жива, Генрих вряд ли оставит ее, Анну, ибо в противном случае ему придется вернуться к первой жене.

В ноябре 1535 года мелькнул луч надежды — Анна снова забеременела. Шло время, подошли и прошли рождественские праздники, и Анна теперь спокойно переносила и бесконечные измены мужа, и грубые нападки своего дяди Норфолка, самыми невинными словами которого в ее адрес были — «настоящая шлюха». Дышалось королеве сейчас легче, и она более уверенно смотрела в будущее. В конце концов ей всего двадцать восемь, на три года меньше, чем было Екатерине, когда она родила Марию. Может быть, на этот раз, если соблюдать осторожность, она сумеет доносить ребенка до срока.

Но восьмого января внезапно умерла Екатерина, до последнего вздоха клявшаяся в любви к королю, который, по слухам, и приказал отравить ее. Смерть давней соперницы не могла оставить Анну равнодушной, но к чувству облегчения примешивалась и немалая доля страха. Генрих же, по своему обыкновению, прикрывал внутреннее смятение бурной активностью. «Слава Всевышнему! — ликующе воскликнул он, когда ему сообщили о смерти Екатерины. — Теперь нам не грозит никакая война». Немедленно была запущена машина всенародного празднества, а сам король превзошел себя, чередуя пиры и турниры в честь избавления от постоянной угрозы. Он облачался в самые яркие одеяния, самозабвенно танцевал целыми часами, а затем, забывая о возрасте, отправлялся на ристалище. Первый раз за минувшие два года судьба повернулась к нему лицом. Угрозы вторжения больше не существовало, все эти разговоры о действительности или недействительности его первого брака — отныне простое сотрясение воздуха. И, что самое главное, ребенок, которого носит Анна, явится на свет без клейма незаконнорожденности.

Но два роковых события оборвали его безудержное веселье. Вначале король едва не погиб на турнире. Он вылетел из седла и, облаченный в тяжелые рыцарские доспехи, не успел подняться с земли, как на него рухнула лошадь. Пришел Генрих в сознание только через два часа. А вскоре после того, в тот самый день, когда было предано земле тело Екатерины Арагонской, у Анны случился очередной выкидыш. В сложившихся обстоятельствах такую трагедию пережить было невозможно, особенно если иметь в виду, что, по свидетельству акушерок, крошечный плод «выглядел как младенец мужского пола».