Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела - Андрей Шарый Страница 7

«Страну Готта» восприняли в Чехии довольно нервно. Как кажется, отчасти, поскольку и здесь порой тоже считают: иностранцу негоже критически судить о том, о чем домашние в силу тех или иных причин помалкивают или только нехотя проговариваются. Нужно иметь в виду и следующее: чехи и поляки часто выбирали диаметрально разные способы сопротивления иностранным вторжениям и внешнему давлению, у этих народов отличающийся друг от друга опыт существования на границах разных миров и политических систем (герой одного романа Богумила Грабала сказал так: «Мы, чехи, не воюем»). Дал себя знать, думаю, и непростой опыт двусторонних отношений: Польша и Чехословакия столетие назад сошлись в кровавых боях, польские войска дважды в минувшем веке агрессорами оказывались на чехословацкой территории [8]. Щигел родом из Силезии, стародавней чешской и, по историческим меркам, новообретенной польской земли. Может быть, и это сказалось.

В конце 1960-х годов Карел Готт приобрел в пражском пригороде Еваны виллу, чтобы заниматься вдумчивым творчеством вдалеке от друзей и поклонников. Но насладиться спокойствием ему по разным причинам не удавалось, вилла почти все время пустовала, в конце концов певец продал эту свою ненужную собственность за полмиллиона долларов гламурному бизнесмену Яну Мотёвски. Мотёвски организовал музей Карела Готта Gottland (поместье Элвиса Пресли в Мемфисе называется Graceland) с пафосным рестораном, однако экспозиция долго не просуществовала. В 2008 году Мотёвски, деловые усилия которого сталкивались с трудностями, бесследно исчез во Франции. Музей в Праге закрыли, здание перепродали. Работая над своими очерками, Щигел ничего этого знать не мог, но название его книги после столь трагического для Мотёвски и столь разочаровывающего для Готта финала зазвучало еще многозначительнее.

Когда знаменитый певец ушел в вечность — ушел торжественно, под горький народный плач, — его связь с матерью Чехией, «страной Готта», не стала определеннее и проще. Пльзень отреагировал на кончину эстрадной мегазвезды появлением черно-белого портретного граффити на Лидицкой улице. Портрет тут же раскритиковали в социальных сетях: многие решили, что художник бездарный, дескать, Готт получился непохожим на себя. Рисунок затерли. Записи скорбящих земляков в двух книгах соболезнований заняли пять сотен страниц. Конечно, открылась дискуссия, какой именно объект — театр или мост, фонтан или памятник, концертный зал или променад — Пльзень должен посвятить своему выдающемуся уроженцу.

Начало этой главы может создать впечатление о Пльзене как о секулярном, чуть ли не богохульном городе, лишенном символов святости и высокой духовности. Последние страницы главы такое впечатление могут еще и усилить, поскольку я собираюсь подробно рассказывать о знаменитом пльзеньском пиве, а такой рассказ все-таки больше о бренном, чем о вечном. Но не думайте: в Пльзене найдется кому и где при желании поклониться в пояс. Первый и самый известный адрес — главный алтарь кафедрального собора Святого Варфоломея, в котором хранится выполненная из кремнистой глины полихромная фигура Богоматери с младенцем Иисусом на руках работы неизвестного мастера конца XIV века. Пльзеньскую мадонну считают важным образцом так называемого прекрасного стиля в богемской готике (немецкие искусствоведы в свое время использовали термин weicher stil, «мягкий стиль»). В разных чешских землях было нарисовано и вытесано несколько таких «прекрасных мадонн» (мне известны Крумловская, Святовитская, Штернберкская, Вратиславская), но та, что из Пльзеня, точно самая знаменитая. Ну и самая прекрасная: высотой 134 сантиметра, с S-образным изгибом стройного тела, с меланхолическим и в то же время скорбным материнским ликом. Понятно, что это скульптура милосердная и чудотворная, защитница и исцелительница.

Столб Пресвятой Девы Марии (1681), Пльзень. Скульптор Кристиан Видман

Пльзень замечателен и своей Большой синагогой, как утверждают, второй по размеру в Европе после будапештской. Построенный в конце XIX века в модном тогда романско-мавританском стиле, этот храм Божий был рассчитан на две тысячи прихожан, то есть вмещал в себя всю до последнего человека иудейскую общину города. Синагога волей Всевышнего уцелела в годы нацистской оккупации (хотя и пострадала, конечно), и вот неспешное ее восстановление продолжается до сих пор. В Пльзене теперь не больше сотни иудеев, под их молитвы поэтому приспособили тесное боковое помещение, а в главном зале, украшенном росписями с растительными мотивами, проходят выставки и концерты. Не раз доводилось певать здесь и Карелу Готту.

Рядом с синагогой когда-то размещались казармы одной из самых знаменитых воинских частей габсбургской императорской и королевской армии, 35-го Пилзенского пехотного полка. Этот полк сформировали в 1683 году и отправили прямиком на венский фронт защищать столицу монархии от османской осады. Пилзенская пехота участвовала потом в разных военных кампаниях, как водится, покрыла себя неувядаемой славой и пороховой гарью, испытала и триумфы, и поражения, но всегда верой и правдой служила государю под знаменем с девизом «Выстоим и победим!». В 1918 году 35-й полк перестал быть королевским и императорским, заступив на охрану завоеваний Чехословацкой Республики. Распущен был в 1939-м, когда прекратила свое существование и армия ЧСР, а обветшавшие казармы в Пльзене снесли еще через три десятилетия. В Чешской Республике традиции показательно-исторического полка передали 171-й пехотной роте так называемого активного резерва. Она дислоцирована в Пльзеньском крае, и ее бойцов по традиции называют «тридцатипятники». Имя полка носит широкая пльзеньская улица, ведущая от Большого театра к Новому, с синагогой посередине, а также популярный в городе пивной ресторан самой разветвленной чешской гастрономической франшизы Švejk.

История Пльзеня, как, впрочем, и прошлое почти любого города, пестрит такими вот наглядными примерами перехода предметов и явлений из старого качества в новое. Совсем не так, как столетие с лишним назад, читается, например, символика пышного фасада Городского клуба, в начале XX века средоточия всего лучшего чешского, что только можно было во всем свете сыскать. Имена отцов нации, начертанные золотыми буквами у здания во лбу; скульптурные аллегории Единства и Благородства перед бельведером; многоцветные фрески «Концерт» и «Урок» в промежутках между вторым и третьим этажами; конечно, щит с двухвостым львом — Měšťanská beseda образца 1901 года языком архитектуры вещала о национальных гордости и доблести чехов, выстоявших в недружелюбном немецком окружении, примерно как 35-й пехотный полк. То-то ли сейчас?