Битва за Рим - Колин Маккалоу Страница 7

— О, Никомед — просто старая курица! — нетерпеливо воскликнул Марий. — Он сидит на троне более полувека, и надо еще учесть, что он сковырнул с него своего папочку, уже не будучи младенцем. Так что ему сейчас наверняка за восемьдесят. Он только усугубляет положение в Анатолии.

— Усугубляет, видимо, тем, что ведет себя как старая курица. Ты это хотел сказать? — Рутилий Руф сопроводил свою реплику проницательным взглядом, сделавшим его очень похожим на его племянницу Аврелию, — таким же прямым, хоть и не столь твердым. — А тебе не кажется, Гай Марий, что и мы с тобою приближаемся к возрасту, когда сможем претендовать на звание старых глупых кур?

— Не хватало только взъерошенных перьев! — с ухмылкой вмешался Сулла. — Я уловил смысл твоих слов, Гай Марий. Никомед совсем дряхл, независимо от того, способен он править или нет, — кстати, нам приходится предположить, что очень даже способен. Его двор отличается наибольшей эллинизированностью среди прочих восточных дворов, однако Восток остается Востоком. Это означает, что стоит ему хотя бы раз пустить старческую слюну, и сынок моментально спихнет его с трона. Итак, Никомед бдителен и хитер. Однако он склонен к ссорам и вообще брюзга. Теперь перенесем взор на другую сторону границы, в Понт: там правит боевитый молодец, которому от силы тридцать лет, напористый и полный мужества. Ну разве можно ожидать, что Никомед сможет противостоять Митридату?

— Вряд ли, — согласился Марий. — Думаю, мы имеем основания предполагать, что если дело у них дойдет до драки, то силы окажутся неравны. Никомед едва цепляется за край трона, он отжил свое; Митридат же — завоеватель! Вот видишь, Луций Корнелий, сколь велика необходимость моей встречи с этим Митридатом! — Он прилег на ложе, опираясь на левый локоть, и устремил на Суллу пристальный взгляд. — Поезжай со мной, Луций Корнелий! Что ты теряешь? Еще один год скуки в Риме, при том, что Свинка станет орудовать в Сенате, а его Поросенок припишет себе все заслуги в триумфальном возвращении своего папаши.

Но Сулла покачал головой:

— Нет, Гай Марий.

— Я слышал, — молвил Рутилий Руф, кусая ногти, — будто официальное письмо, призывающее Квинта Цецилия Метелла Нумидийского Свинку покинуть место ссылки на Родосе, подписано нашим старшим консулом Метеллом Непотом, а также самим Поросенком, скажите пожалуйста! И ни малейшего упоминания о народном трибуне Квинте Клавдии, добившемся прекращения ссылки! Подпись сенатора-молокососа, тем более выступающего здесь как частное лицо!..

— Бедняга Квинт Клавдий! Надеюсь, Поросенок хорошо ему заплатил за труды. — Гай Марий взглянул на Рутилия Руфа: — А род Цецилиев Метеллов совершенно не меняется, сколько бы ни минуло лет, верно? Когда я был народным трибуном, они и меня топтали ногами.

— И вполне заслуженно, — отрезал Рутилий Руф. — Вся твоя деятельность заключалась в том, чтобы затруднять жизнь любому Цецилию Метеллу в тогдашней политике. А потом они вообразили, что окончательно запутали тебя в своих сетях. Но ты… О, как разъярен был Далматик!

При звуке этого имени Суллу передернуло, и он почувствовал, как его щеки заливает краска. Ее отец, покойный старший брат Свинки! Что сейчас с ней, Далматикой? Как поступил с ней Скавр? Со дня той встречи со Скавром у себя дома Сулла ни разу ее не видел. Ходили слухи, что Скавр вообще запретил ей высовывать нос из дому.

— Между прочим, — заметил Сулла, — я слышал из одного надежного источника, что Поросенок скоро весьма выгодно женится.

Вечер воспоминаний был немедленно прерван.

— А я ничего такого не слышал! — проговорил несколько обескураженный Рутилий Руф: он считал наиболее надежными источниками сведений в Риме свои собственные.

— И тем не менее это святая правда, Публий Рутилий.

— Так просвети меня!

Сулла бросил в рот миндальный орешек и, прежде чем заговорить, некоторое время жевал.

— Славное вино, Гай Марий, — одобрил он, наполняя свой кубок из кувшина и отпуская слуг. Потом он разбавил вино водой.

— О, прекрати его дразнить, Луций Корнелий! — взмолился Марий. — Публий Рутилий — самый отчаянный сплетник в Сенате.

— С этим я готов согласиться. Будь иначе, мы не получали бы в Африке и Галлии столь забавные письма, — улыбнулся Сулла.

— Кто она? — вскричал Рутилий Руф, не желая отступать.

— Лициния Младшая, дочь нашего претора по делам римских граждан Луция Лициния Красса Оратора собственной персоной.

— Да ты смеешься! — отпрянул Рутилий Руф.

— Вовсе нет.

— Но она совсем ребенок!

— Я слышал, что накануне свадьбы ей как раз стукнет шестнадцать.

— Чудовищно! — промычал Марий, сводя брови.

— О, этому нет оправдания! — искренне опечалился Рутилий Руф. — Восемнадцать — вот подходящий возраст для замужества, и ни днем раньше! Мы — римляне, а не восточные дикари, лакомые до малолетних девчонок!

— В конце концов, самому Поросенку немногим больше тридцати, — отмахнулся Сулла. — Что тогда сказать о жене Скавра?

— Чем меньше говорить об этом, тем лучше! — отрезал Публий Рутилий, беря себя в руки. — Учти, Красс Оратор заслуживает всяческого восхищения. В этой семейке хватило бы денег на сотню приданных, однако он все равно отлично пристроил своих дочек. Старшая — за Сципионом Назикой, ни больше ни меньше, а младшую теперь выдают за Поросенка, единственного сыночка и наследничка. Я склонен осуждать скорее Лицинию Старшую: надо же, выйти в семнадцать лет за такого грубияна, как Сципион Назика! Представляете, она уже беременна!

Марий хлопнул в ладоши, подзывая слугу.

— Отправляйтесь-ка вы по домам, друзья! Раз беседа вырождается в бабьи сплетни, то, значит, все прочие темы уже исчерпаны. «Беременна»! Твое место — на женской половине, Публий Рутилий!

* * *

Все гости явились к Марию на ужин с детьми, и все дети уже спали, когда компания разошлась. Держался один Марий-младший; остальных родителям пришлось увозить домой. На лужайку вынесли просторные носилки: одни для детей Суллы — Корнелии Суллы и Суллы-младшего, другие для троих детей Аврелии — Юлии Старшей (по прозвищу Лия), Юлии Младшей (по прозвищу Ю-ю) и Цезаря-младшего. Пока взрослые негромко переговаривались в атрии, слуги осторожно переносили спящих детей в носилки.

Мужчина, хлопотавший над Цезарем-младшим, сначала показался Юлии незнакомым, но затем она порывисто ухватила Аврелию за руку и с ужасом выдохнула:

— Это же Луций Декумий!

— Он самый, — удивленно ответила Аврелия.

— Как ты можешь, Аврелия!

— Глупости, Юлия! Для меня Луций Декумий — надежная опора. Как тебе известно, мою инсулу никак нельзя назвать милым и респектабельным жилищем. Скорее это притон воров, разбойников — словом, разного сброда. Это продолжается уже семь лет. Мне не часто доводится выбираться из дому, но когда это происходит, Луций Декумий и двое его братьев всегда спешат на мой зов, чтобы отнести меня домой. Между прочим, Цезарь-младший спит очень чутко. Но если им занимается Луций Декумий, он никогда не просыпается.