Дикие пчелы - Иван Басаргин Страница 7

А годы бежали, отстукивали время настенные часы, гири их каждое утро подтягивал дед Михайло. Он видел тревогу Степана Бережнова, который иногда забегал в город Владивосток. Город строился. Город рос. Видел Степан Бережнов, как закладывали Уссурийскую железную дорогу, на закладке которой был цесаревич Николай Александрович, будущий государь император. Хоть и далеко стоял Степан Бережнов от цесаревича, но хорошо разглядел его. Хмурился наставник, зло сжимал пудовые кулаки, в бессилье скрипел зубами. Знал Бережнов, что по этой дороге скоро хлынет люд, заполонит тайгу, придет и в их долину. Деревни растут как грибы и наползают в их сторону. Думал: «Хил и немощен цесаревич. Но не в нем сила, а сила в тех, кто его подпирает плечами».

Прошло двенадцать трудных лет. Но прошли они не даром. Вокруг деревни – пашни, покосы. На светлых полянках пасеки, каждая до двухсот даданов. А ведь раскольники принесли всего одну пчелосемью. От двух коров и одного бычка – многоголовое стадо. От десятка лошадей – табуны. Нет, живучи эти люди. Обжили тайгу, понастроили зимовья, понаставили ловушки-самоловы, во множестве добывают соболей, колонков, белок. Ссыпают звонкое золото в кожаные мешочки. Золото – не бумажка, не сгниет.

Когда пришли сюда, на плечах едва держалась полуистлевшая лапотина. А сейчас! Как разнарядятся в праздник в сатины, сукна и шелка, запрудят всю улицу своим разноцветьем. Мужики в хромовых сапожках, бабы форсят в кашемировых шалях – рябит в глазах. И ходить стали неспешно, степенно, будто и спешить некуда…

Бабы натирали песком полы, лавки, перестирывали белье, готовились к пасхе. С сопок уже сполз снег. Ярко полыхало солнце. Густо пахло вербой у реки, сыростью весенней. Пчелиный гул в небе – пчела вылетела на вербу. Мужики неистово парились в банях-каменках, вылетали из них, прыгали в прорубь – и снова на полок, что есть силы хлестали себя дубовыми и березовыми вениками, старые грехи смывали. Готовились к всенощной. Парились и бабы, они тоже не безгрешны. И вот деревня двинулась в молельню. Впереди в черных кафтанах степенно вышагивали мужики, оглаживая бороды; следом – бабы и детвора, а уж позади – девки и парни. Детвора шумит, балуется, шикают на детей матери, но где там – галдят, будто идут на рыбалку, а не славить воскресение Христа из мертвых.

Впереди трудная ночь. Ночь, которую надо выстоять на ногах, петь псалмы, читать молитвы, славить имя Христово. И где-то в полночь хористы вышли вперед. Ударил по лавке звучным камертоном дед Михайло, чтобы хор настроился на ноту «ля», взмахнул рукой, и грянул хор: «Христос воскрес из мертвых смертию на смерть наступи и гробным живот дарова…»

Каменский хор был одним из лучших в долине. В раскольничьих деревнях Варпаховке, Кокшаровке такого хора не было, какой создал дед Михайло.

Старообрядцы не признавали мирской музыки, за балалайку или гармошку голову оторвут охальнику. Все это – ляхетство и никонианство. А вот петь любили.

Журчали голоса баб, в них вплетались детские подголоски, басовито гудели мужики. Падают голоса вниз, вверх, стонут и плачутся…

Пел хор, а тут шепот не к месту:

– Степан Ляксеич, твоя женка рожает…

– Эк приспичило, нашла время. Ну ин ладно, слышь-ка, баба Катя, ходи примай роды.

– Еще корчатся в муках Лагутиха и Журавлиха.

– Эка напасть! Трое в одночасье, – заворчал Михайло. – Без Кати хор порушится. Вот те нашло на них.

Повитуха баба Катя, хотя ей от роду было не больше тридцати, вынырнула из молельни и побежала к роженицам. В ночь, на пасху Христову, родились три малыша-крепыша, голосистые, неуемные.

А утром Михайло Падифорович Бережнов долго рылся в пожелтевших листах своей летописи, искал завет ушедших на покой предков. За сто с лишним лет многое позабылось. Вот оно, завещание: «Мы, побратимы, Устин Бережнов, Петр Лагутин, Роман Журавлев, завешаем: кто родится в один день одного года в роду нашем и мужского пола, того назвати нашими именами и считати отродясь побратимами. Такое угодно богу, допустимо божьим промыслом, ибо рождение побратимов – бысть нашим вторым рождением. Слава тебе, боже. Аминь». Эти слова были записаны самим дедом Михаилом, когда побратимы состарились и готовились на вечный покой.

– Это перст божий! – воскликнул Михайло Падифорович. – Не на горе, а на большое счастье родились они, родились в воскресение Христово. Воспоем ему аллилуйю! Те нашли свое побратимство в сечи великой, а эти – от рождения. Жить им в мире и согласии, как жили их побратимы. Запишем их имена в книгу бытия. И дед Михайло записал: «Рождены на Пасху Христову 1892 года от рождения Христа. Пусть в их жизни не будет худых и печальных дней. Аминь».

– Гуляй, мужики, славьте нарожденцев и Христа, бога нашего! – орал подпивший Бережнов. – Такое бывает в тыщу лет однова!

– Славим! Жить им столько, сколько прожил дед Михайло!

– Завет предков наших равен завету божьему. Потому гуляйте. Я тожить пригублю бесовское зелье, – категорично заявил дед Михайло, который за всю жизнь не выпил и кружки медовухи. А сейчас выпил, так уж рад был, что завет отцов сбылся,…

Перечить не стали своему учителю. Все прошли через учителя. Он знал астрономию, риторику, космографию, географию, историю, владел художественным письмом и иконописью. Дед Михайло многим преподал эти науки. Однако учил и понимать души людские, любить Россию.

Но как только стал наставником Степан Алексеевич Бережнов, учение деда Михаилы стало сводиться на нет. Наставник запретил учить детей астрономии: мол, это вносит в их души сумятицу; по Святому Писанию небо – твердь, а ты учишь, что оно – эфир, что звезды – солнца. Запретил читать историю раскола, потому что Михайло исподволь осуждал раскол, который привел Русь к великому кровопролитию. Хуже того, учитель возносил анчихриста Петра I, будто он вывел Россию из тьмы и невежества. Сам зная все это, Степан не хотел, чтобы знали другие. И схватились прапрадед с праправнуком.

– Ты, – кричал дед Михайло, – не наставник духовный, а идол магометанский! Как ты смеешь наложить запрет на то, от чего люди душой крепнут, сердцем добреют? Как? Земля не покоится на трех китах, она кругла, и не Солнце ходит вокруг Земли, а Земля вокруг Солнца. И человек, познавший многие науки, – добр, умен, зла не могет творить. А ты творишь. Миром должны править добрые, а не злые. А ты зол и завистлив. Мудрость и рассудок приходят к человеку со знанием наук, кои обрело человечество. А уж историю-то знать должен каждый, бо без истории нет Родины. Через нее придет любовь к земле своей, к народу своему. История – это хлеб наш насущный, как и астрономия, арифметика и география. Без того хлеба человек уподобится гаду али зверю. Не поняв души своих предков, нельзя понять себя. В этом суть жития людей, в этом суть души…

Учил дед Михайло детей и слову божьему. Но, как поговаривали раскольники, он уже стар стал и начал заговариваться. И Степан Бережнов, праправнук деда Михаилы, уже не раз ставил вопрос на совете братии, чтобы отстранить от учения божьего выжившего из ума старика, «бо он вносит в души детские сумятицу и разноголосье».