Царь Давид - Жеральд Мессадье Страница 7

– Было бы лучше, если бы Самуил с сыновьями сражались вместе с нами, – сказал один солдат, до сих пор молчавший. – Судьи не освобождаются от битв.

Никто не поддержал это замечание. Оно вело слишком далеко, а ночь уже была на исходе.

Звезды погасли. Голоса стихли. Люди были доведены до изнеможения. Дети спали в ногах своих матерей или кормилиц. Встали, чтобы достать свежей соломы и теплые одеяла. Несколько взоров обратилось ко дворцу; он был темным. Саул подал пример. С высоты крепостных стен стражники слышали лишь крики сов и тявканье лис в сумрачной Иудее. Иногда девичий крик. Слава оружия дает право на женские прелести.

– Высотой семь футов, а голова большая, с целого ребенка! – сказал солдат с выпученными глазами.

Они стояли на торговой площади Вифлеема, обсуждая между рядами разложенных на прилавках салата и дичи, арбузами и связками лука победы царя и войну, которая опять началась. Там было много солдат, офицеров, которые, как обычно, пришли понаблюдать за обеспечением царской армии, расположившейся в долине Элаха.

– Никогда не покончишь с филистимлянами, они словно саранча! – с горечью сказала старая женщина. Она потеряла на войне пятерых сыновей. Солдат, казалось, никого не слышал.

– А руки вот такие! – продолжил он. – Сила! Сила! Сила демонов! Я видел, как он поднял с земли мужчину, одного из наших, и задушил его, сжав руками!

– Да, я слышал о таких людях, – сказал другой. – Это анакимы.

– Это филистимляне, – поправил солдат.

– Это анакимы из рода филистимлян, – настаивал тот. – Я их узнал еще до тебя. Они живут в краях Гефа.

– Да, так, Гефа, – согласился солдат.

– Людей ростом семь футов не существует, – вмешался молодой человек.

Это был Давид, сын Иессея, который пришел на базар продавать ягнят, так как приближался праздник. Его три брата – Елиав, Аминадав, Самма – были в лагере, в армии царя Саула. Он никогда не слышал, чтобы братья рассказывали о таком великане.

– Я его видел своими собственными глазами! Спроси у своих братьев, они в армии! – обиделся солдат. – Этого великана зовут Голиаф. Он пришел бросить нам вызов, оскорбить нас, и никто не осмеливается напасть на него. Его каска и его кираса из бронзы отлиты специально для него, они весят пятьдесят семь килограммов!

Женщина вскрикнула.

– Пятьдесят семь килограммов, но столько весит молодой человек, ты отдаешь себе отчет? – воскликнул крестьянин.

– Я отдаю отчет, – сказал солдат. – А его железное копье весит семь килограммов!

– Только молния смогла бы покончить с таким чудовищем! – сказал продавец фруктов и овощей.

Давид попросил у него гроздь винограда; тот протянул ему, но в обмен молодой человек должен был играть ему на гуслях на свадьбе сына.

– Ну, тогда еще гроздь винограда, – сказал Давид, хитро улыбаясь.

– Был бы ты птицей, я бы тебя посадил в клетку, и ты пел бы, не торгуясь, – сказал мужчина. Его дочь наблюдала за сценой. Ей было пятнадцать лет; она пожирала Давида глазами, в то время как он обрывал виноград и разгрызал каждую виноградину, выплевывая косточки.

– Да, но дело в том, что я не птица, – прищурившись, сказал Давид.

– Ты так играешь, словно птицы поют. Почему я должен тебе платить?

– Виноград растет сам по себе, зачем я должен петь, чтобы получить его?

Присутствующие разразились хохотом, в последнюю очередь вместе со всеми рассмеялся и торговец фруктами. Еще слышалось кудахтанье беззубой старухи.

– Ты – лис, – снова сказал торговец фруктами.

– Тогда побереги птицу, – сказал Давид, бросая нежный взгляд на дочь торговца, которая вместо того, чтобы опустить глаза, выдержала этот взгляд.

– Действительно, ты не женат, – уверенно заключил солдат. – Холостой лис опасен.

– Это правда, что ты сказал? – спросил Давид. – Правда, что царь отдаст в жены свою дочь тому, кто убьет это чудовище семи футов?

– То, что я говорю, всегда правда, – ответил солдат.

– А ты видел ее, царскую дочь?

– Все ее видели. Она очень красивая. Она достигла уже пятнадцати лет.

– А если никто не убьет чудовище, она такой останется на всю жизнь? – спросил Давид, доедая свой виноград.

Все рассмеялись. Торговец птицей спросил, в чем причина веселья; и вот так от одного торговца к другому, начиная с Давида, весь базар был охвачен смехом.

– Ах, хорош сын Иессея! – воскликнула старая женщина. – В свое время его отец тоже был бойкий малый!

– Почему царь не пойдет сам? – спросил Давид. – Он вооружен, и даже семифутовое чудовище не сохранит голову, сражаясь с семью или восемью молодцами под предводительством царя.

– Царь занят, – ответил солдат. – Нечего ему заниматься чудовищем в ста лье от него.

– А если пойду я? – сказал небрежно Давид. – Если туда пойду я с моими братьями и несколькими приятелями?

– Вы? – изумился солдат, сдвигая брови. – Он вас изрубит на мелкие кусочки своим мечом. Только посмотрите на него и убежите.

Давид выбрал два арбуза на столе торговца, который посматривал на него одновременно с любопытством и скептически.

– Я приду на свадьбу твоего сына, чтобы спеть о поражении чудовища, – сказал молодой человек с насмешливой улыбкой. – Как зовут этого великана, солдат?

– Голиаф! – крикнул тот. – Его зовут Голиаф!

– Голиаф, – сказал Давид. – Такую кличку завтра будут давать собакам.

Ты болтаешь, все болтаешь, – сказал солдат, очевидно, раздраженный бахвальством юноши, – потому что тебя не слышат твои братья. Пойди сообщи им, что хочешь сразиться с Голиафом, и ты увидишь, как они отреагируют на это.

– Я действительно увижу, – сказал Давид, удаляясь.

Он довольно долго шел по дороге, ведущей на пастбища, чтобы собрать своих овец и отвести их в сарай, прежде чем дать отчет отцу, когда он услышал звонкий голос, звавший его. Он обернулся: это была дочка торговца. Он остановился.

– Давид! – сказала она, немного запыхавшись.

– Ты знаешь мое имя, а я твое нет.

– Сара.

Он посмотрел на нее блестящими глазами. Он видел более красивых девушек, но у этой был огонек в глазах. Она была худенькая, но в ней был этот огонь. От бега ее губы приобрели цвет коралла. Она встала перед ним, смущенная, возбужденная. Он вопросительно посмотрел на нее. Она еще раз обратилась к нему:

– Давид… ведь это просто ради смеха, не так ли?

– Что?