Путь диких гусей - Вячеслав Софронов Страница 7

Остальные склонились к нему, вытягивая шеи. На белой бумаге тянулись синие прожилки рек, зеленые островки леса, красные точки селений. Кучум осторожно коснулся пальцем одной из точек и спросил лазутчика:

— Какое селение впереди?

— Жители зовут его Бабасаны, мой хан.

— Все верно, так у меня и обозначено… Бабасаны… Мы недалеко от него. Говоришь, на той стороне охотится, — словно сам с собой рассуждал Кучум, — хорошее дело охота. Что ж, и мы поохотимся. Только на него. Спасибо тебе, Мустафа-Сеид, за доброе известие. Аллах не оставил нас, услышал наши молитвы. Так помолимся ему. Все мужчины торопливо опустились на колени, повернувшись лицом к солнечному диску, только что показавшемуся из-за березового леса. Каждый из них горячо зашептал слова утренней молитвы, прося Всевышнего послать ему удачу, сберечь в бою, помочь победить врага.

Где-то невдалеке заорал ишак караван-баши, также приветствуя новый день и требуя внимания к нему от людей. Новый день нес новые надежды, новые заботы, жизнь…

Кучум первым закончил утренний намаз, поднялся с колен и пошел к реке. Он слышал, как следом, тяжело пыхтя, шагает Алтанай, легко ступает молодой Сабанак и неслышной кошачьей поступью движется Мустафа-Сеид. Все они послушны его слову, взгляду, движению руки. С ними он повязан накрепко, и его жизнь — их жизнь, Его смерть — их конец.

Они не предадут, как те грязные оборванцы, у которых одно на уме: набить тощее брюхо и спать на мягкой подстилке. Они ненавидят его столь же сильно, как и сибирцев, с которыми идут воевать. Если их князья предложат хорошую плату, то, не моргнув глазом, схватят своего хана и притащат новому хозяину.

Жадность, только жадность толкает их в поход, заставляет рисковать собственной башкой. Они трусливы, как увидевший палку шакал. Они не знают, что такое родина, Она там, где больше платят и вкусно кормят. И он им нужен до тех пор, пока обещает добычу. Пока ведет, правит, объединяет.

Но и они ему нужны ровно столько же. Пока не возьмут Кашлык-Искер. Пока не поймают сибирских князей и не посадят на кол. Пока они нужны друг другу, как волки в стае, загоняющей добычу. А добыча уже и рядом…

Они умылись прохладной водой, смыв ночную усталость, страхи и неверение. Вода, как время, лечит и душу, и тело. Вода друг человека и всего живого. Живая вода…

— Со мной пойдет первая сотня, — негромко проговорил Кучум, подставляя солнечным лучам мокрое от воды лицо, — проследи, чтоб все было готово для переправы: бурдюки, мешки, найдите в селении лодки.

— Хан, — не выдержал Сабанак, — разреши пойти с тобой.

— Нет, то будет моя охота. Только моя. — И Кучум, широко ступая, пошел от реки к своему коню.

Караван-баша, старый хивинец, медленно подошел, все еще всхлипывая, к своему орущему ишаку. А тот, задрав к небу голову и оскалив крупные желтые зубы, продолжал что есть мочи громко орать, требуя вести его на водопой.

Караван-баша выдернул из земли кол, к которому был привязан на ночь его любимец, и неторопливо заковылял к реке, не переставая утирать полой халата мокрые от слез глаза. При этом он бросал торопливые взгляды по сторонам, вглядываясь в просыпающихся погонщиков и прикидывая, не знает ли кто из них о ночном происшествии.

Приученный быстропеременчивой судьбой торговца никогда и никому не доверять, ни с кем не делиться, он порой пугался собственных мыслей, как вор тени. Тебя могут ограбить и убить за кусок сухой лепешки, не говоря о большем. Бояться надо всех: богатых, бедных, нищих, злых и веселых, трезвых и пьяных. Караван-баша боялся смотреть человеку в глаза, потому что тот может по глазам прочесть его мысли, узнать куда он едет, что везет. За свою длинную жизнь он видел столько смертей, что иногда, проснувшись утром, никак не мог сообразить, жив он или уже умер.

Если бы не проклятая старость, то он ни за что не согласился бы на этот поход, а тем более на похищение денег у самого хана Кучума. Но не все ли равно от чего умирать: от голода мучительно долго или от ханского кинжала? Тут был хоть какой-то шанс завладеть ханским золотом и стать по возвращении в Бухару почтенным человеком и дожить остаток дней в уважении и почете, как и подобает старому человеку.

Теперь он вспоминал о ночном нападении, перебирая в памяти все мелочи, которые могли стоить ему головы. Нет, кажется, все сошло нормально, и даже сам хан ничего не заподозрил. Правда, он грозился отобрать у него товары, в которые и он рискнул вложить кое-какие деньги. Но для этого надо было остаться живым, победить сибирских правителей, а это не так-то просто. Караван-баша знал многих, кто покушался на сибирские богатства. Но где они теперь? В Сибирь можно прийти, но выбраться отсюда суждено далеко не каждому.

При первом удобном случае караван-баша подаст весточку сибирским ханам о сотнях из Бухары. И еще от них он получит плату за свое сообщение. Он улыбнулся, представив, как будет принимать шкурки сибирских соболей, положенные ему за это известие.

Но тут же вспомнил, что за ним может кто-то наблюдать, повернулся в сторону лагеря и провел рукой по лицу, как бы стирая неожиданную улыбку, и тронул пальцами ушибленное на голове место. Опять вспомнилось ночное нападение разбойников, ханское золото.

…Ханское золото не давало ему покоя с самого начала пути Кучум доверил кошель с деньгами, строго-настрого наказав не говорить о нем никому ни слова. И всю дальнюю дорогу караван-баша словно горсть тлеющих углей вез, постоянно прикасаясь и трогая их незаметно пальцами. Белое девичье тело в молодости так не ласкал, как этот кошель!

Он прикидывал и так, и сяк, как можно оставить тот кошель у себя.

Но разве сбежишь с ним куда от этих головорезов, И на коне не уйти, а на его коне тем более. Поймают и тут же посадят живым на кол. Ему приходилось не раз видеть, как поступают с ворами и грабителями.

И тогда ему пришло в голову, что самое лучшее это быть ограбленным. Но как сделать, чтоб его и ограбили и деньги на месте остались? Да и какие грабители сунутся, когда рядом движется несколько сотен всадников. Но и тут он нашел выход. Значит, среди воинов и надо искать грабителей. А дальше все было просто.

Он обратил внимание на трех кипчаков, которые недобрым словом поминали хана и всех начальников вообще. Разговорился с ними, намекнул на золото в караване. У тех глаза и разгорелись, как у голодной кошки при виде мыши. Тогда караван-баша испугался, что они могут всерьез убить его. Долго и терпеливо объяснял, как надо бить: чтоб и синяк на голове остался, но главное, чтоб он, караван-баша, уцелел.

Воины хохотали и обещали не бить изо всех сил. Но он усомнился в их словах и накануне, вечером, подложил под шапку несколько слоев седельного войлока. Это и спасло. Его так огрели дубиной по голове, что сознание потерял всерьез и надолго.

А еще тем же вечером он отсыпал из кошеля большую часть золотых монет и надежно запрятал в седле у своего ишака. Кому в голову придет искать там золото? Так что теперь он человек обеспеченный, и об этом знает лишь его ишак.